— Ох, пробьют… Может… сдадимся? — Димитрий обвел всех глазами.

— Ты в своем уме, воевода? Да ни в жисть! Помрем, но не сдадимся! — загалдели наперебой дружинники.

— Как тебя кличут? — обратился воевода к рыжему.

— Митяй.

— Умирать, значит, будем, Митяй? А не страшно?

— Страшно, воевода, но… позор страшней, — неожиданно серьезно ответил мужик.

— Ну, тогда держи, Митяй, — воевода протянул ему руку.

— Прощевай, воевода. Пойдем мы…

— Постойте! — раздался голос Аскольда.

Дружинники остановились.

— А пошли бы вы со мной вязать Батыя?

Те застыли в недоумении.

— Как вязать? — Митяй посмотрел на Аскольда с неподдельным интересом.

Козелец усмехнулся. Расстегнул зипун и подставил грудь ветру. Тот подхватил его и стремительно понес прочь от собеседников. С трудом удержавшись на ногах, Аскольд быстро запахнулся и возвратился к стене.

— Смастерим сани, натянем холсты… — начал пояснять он, но дружинники перебили его общим одобрительным гулом: они уже поняли суть замысла.

— Ох и варит у тебя башка, козелец, — восхитился Митяй. — Я согласен, — и он сделал вперед шаг.

Дружинники молча, но решительно подтянулись к Митяю.

— Но прежде, мужи отважные, я сам опробую, — Аскольд зыркнул на воеводу.

Когда они остались вдвоем, Димитрий не удержался от вопроса:

— И как тебе это в голову пришло?

— Детство вспомнил. Жиздру нашу. Любили мы зимой по ней поноситься! Шкуру, бывало, дома стянешь, подморозишь ее как следует… А потом на реку выйдешь, зипун распахнешь, и ветер тебя подхватывает и так прет, что только берега мелькают!..

— А монгола о чем пытал?

— Чтоб к ханскому шатру указал дорогу.

— Как же убедил? Чем?..

— Рассказал про Топорка. Как он помог мне когда-то с освобождением. Согласился. Просил только жизни не лишать. А дома, говорит, ему позвоночник сломают за то, что к ворогу попал.

— Суровые у них порядки… Хорошо, Аскольд, а как ты намерен опробовать это дело? Что, если ветер вдруг стихнет, и ты попадешь прямо к ним в лапы? Это же… смерть.

— Все в руках Божьих.

— В Божьих-то в Божьих, но Он тебе еще и голову дал, не забывай… Не жаль Всеславну оставлять? У тебя такая жена!..

Аскольд подавил вздох. Голос его стал глухим:

— Очень жаль. Она мне дороже жизни. Но мне и мою землю жаль, всех безвинных детей, которые погибнут от рук поганых. Не хочу, чтобы татары осквернили моего Бога. Вот потому и буду с ними драться, пока жив, — последние слова прозвучали так, будто Аскольд давал клятву.

Димитрию стало ясно: помощника уже не отговорить.

— Смотри, как буря разыгралась! — задумчиво проговорил он.

Ветер сносил с ног. Снег слепил глаза. Даже в нескольких шагах от себя ничего уже не было видно.

— Это ты, конечно, неплохо придумал, — продолжил воевода. — Захватить в такую погоду Батыя — это ж всей войне конец! Как сказал бы наш батюшка Кирилл… благословляю! А я на стене буду за двоих стоять, обещаю. Готовьсь, дружище…

— Пришли ко мне Ульяна, — попросил Аскольд.

— Зачем звал? — осведомился явившийся по вызову Ульян. Узнав же о затее Аскольда, он взглянул на козельца так, будто перед ним стоял не человек, а какое-то божество: — Ты и впрямь собрался в эту адскую пасть?

— Собрался, собрался, Ульян. Давай к делу. Думаю, черемушник сгодится…

— Все найду, козелец. И шкуру легкую да крепкую дам, и холста не пожалею. Божье дело задумал, поэтому возьми и меня с собой. Ветер бы токмо не подвел…

Ульян и тут оказался незаменим, много чего нашел у себя. Потом не поленился, спустился зачем-то в овраг. Вскоре весь нужный материал был подобран. Рабочее место Ульяна оказалось в полуподземном помещении. Там стоял такой запах, что не каждому дано выдержать. Когда они спустились туда, Аскольд с непривычки даже зажал пальцами нос. Ульян рассмеялся:

— Впервой, видать? Ничего, быстро пообвыкнешь.

И точно: занявшись делом, Аскольд вскоре забыл обо всем. Работа спорилась. Мастер есть мастер. Ульян многое знал, а многое додумывал на ходу. Время летело на ласточкиных крыльях.

Всеславна начала тревожиться: «Уж не случилось ли чего? Давненько что-то Аскольдушка домой не приходил». Она сидела дома, и ей хотелось хоть раз за несколько последних дней накормить мужа по-человечески. И мясо на углях зажарила, и пшенную кашу в печи натомила, и тыкву запекла, и кисель с медком приготовила… Пир, да и только. А его все нет и нет. Тогда Всеславна решила пойти на стену и силой привести муженька домой. Не забыла подпоясаться ремнем и всунуть за него меч: мало ли? И в городе завсегда можно на какого-нибудь ката наткнуться.

Однако на стене Аскольда не оказалось. Сердце забилось в тревоге: «Где он?» Кого ни спрашивала, никто не знал. Нашелся один, подсказал: «Спроси у Димитрия». Она — к тому. Замялся было воевода. Но, увидев, сколько в глазах Всеславны металось страха, не выдержал и поведал, где Аскольд.

Увлеченные делом, работяги и не заметили, как вошла Всеславна. Она удивилась: какой-то немолодой мужик и ее Аскольд хлопотали возле, по виду, саней. Но зачем снизу приделана шкура?

— Бог в помощь, добрые люди! — громко сказала она.

От неожиданности заговорщики даже вздрогнули.

— Вы хоть ели сегодня? — спросила она, смеясь.

Те лишь переглянулись.

— Живо одевайтесь, и — за мной! — скомандовала Всеславна, поняв, что ее догадка верна.

Ветер дул с такой силой, что идти пришлось, держась друг за друга. Всеславна дорогой попыталась было расспросить Аскольда о последних событиях, но ветер тотчас унес ее слова, не дав ему возможности их расслышать. Когда же голодные муж и гость добрались до стола, расспрашивать их о чем-либо стало уже бесполезно. А вскоре они засобирались назад.

Всеславна догадалась, что муж ее занят каким-то очень важным делом, ведь заставить его уйти со стены могло только что-то чрезвычайно неотложное. Но почему он ее не посвящает?

Аскольд понимал, что обижает жену своим молчанием, но как признаться?.. Он знал, что она не станет его отговаривать, но ведь сама начнет денно и нощно мучиться! А ему не хотелось причинять ей лишней душевной боли.

Взявшись за дверную ручку, Аскольд остановился. Всеславна стояла ни жива ни мертва. Лицо ее было бледным, из глаз вот-вот польются слезы. Не сговариваясь, они бросились друг другу в объятия.

— Милая, у меня в жизни нет ничего дороже тебя, — голос его звучал сдавленно и глухо. — Прости, что не могу посвятить тебя в свою задумку.