Мсье Монтальт заслуживает лучшей участи. Для иезуитов его «Письма» будут иметь самые непредвиденные последствия.

— Вот как! — оживляется Мате. — Надо думать, вы, Асмодей, читаете их с особенным удовольствием?

— Что я, мсье! Ими зачитывается вся образованная Европа. Святые отцы в ярости. Достаточно сказать, что в 1657 году «Письма» осудил Ватикан, а три года спустя они были преданы публичному сожжению.

— Надеюсь, не вместе с автором?

— К счастью, до этого не дошло, мсье.

— Слава богу! Стало быть, мы сможем навестить этого необыкновенного человека.

Черт таинственно посмеивается. Там видно будет… По правде говоря, он избегает мсье де Монтальта. Слишком безупречная у него нравственность.

— По крайней мере, расскажите о нем, — настаивает Мате.

Но тут опять раздаются шаги Провансаля, и черт в бешенстве вскакивает. Нет, видно, не будет им здесь покоя. Надо уносить ноги, да поскорей…

Неудачная посадка

— Наконец-то! — злорадствует Мате. — Хоть раз за все время не вы, а вас прервали на самом интересном месте.

— Вы в этом уверены, мсье? — ухмыляется Асмодей, старательно огибая шпиль колокольни.

— Что?! — ахает Фило. — Значит, все это опять-таки ваши штучки?

— Попробовал бы я обойтись без моих штучек при таких-то требованиях. То подавай вам премьеру «Тартюфа», то вынь да положь Монтальта… Не могу же я делать два дела сразу. Что я вам, Юлий Цезарь? Или Наполеон?

— Смотрите, смотрите! — внезапно вскрикивает Мате. — Вот так зарево! Уж не горит ли снова какая-нибудь деревня?

— Ко! — прыскает бес. — Деревня… Это же огни Версаля!

Фило вне себя от радости. Так они летят в Версаль?

Тут у него возникает идея обследовать свое платье. Толстяк наклоняет голову, вертит ею во все стороны и…

— Ай! Моя шляпа! Держите… Держите… Она улетает!

— Ничего не попишешь, мсье, — отзывается черт. — Придется вам обойтись без шляпы.

— То есть как это! Вы хотите, чтобы я показался в Версале без головного убора?! Нет, нет и в третий раз нет!

— Ладно, — уступает Асмодей. — Что-нибудь придумаем.

Он вглядывается в плывущие уже под ними здания версальского ансамбля и плюхается вместе со своим живым багажом в узкий закуток между высокой чугунной решеткой и торцом какого-то дома.

Здесь, у приотворенной двери, откуда выпадает полоска яркого света и доносятся взрывы пьяного хохота, стоит узкая скамейка. А на скамейке — она: голубая, с белыми перьями…

Фило хватает свое сокровище и нахлобучивает на голову. Всё в порядке! Теперь можно идти. Но черт заявляет, что как раз этого-то и нельзя:

— Неудачная посадочка, мсье. Попасть отсюда во дворец можно только через караулку.

— Что же делать?

— Ждать, очевидно. Ждать, пока мушкетеры его величества не упьются окончательно.

Делать нечего — все трое покорно усаживаются на скамейку и начинают прислушиваться к голосам в караулке.

— Ставлю на Луи! — рявкает один, грубый и отрывистый.

— А я — на лилию! — вторит другой, поделикатнее.

После этого раздается металлический звон. За ним следует двухголосый вопль, бульканье и оловянный стук сдвинутых стаканов, сопровождаемый тостом либо за здоровье Луи, либо во здравие лилии.

Фило собирается уже спросить, что сей сон означает, но тут караульные принимаются горланить песню:

Жил-был игрок,

Он был далек

От всяческой науки.

Любой урок

Ему не впрок —

Ему б монетку в руки!

Что в жертву рок

Его обрёк,

Не мог он знать заране…

Один бросок,

Другой бросок —

И выигрыш в кармане!

Приходит срок,

И наутек

Пускается удача.

Смотри, игрок,

Тебя порок

Прикончит, не иначе!

Седой висок,

Слепой зрачок,

Дрожит в руке монета…

Один бросок,

Другой бросок —

И выигрыша нету!

После этого незачем спрашивать, что происходит в караулке: ясно, что там играют в монетку. В ту самую, упомянутую Паскалем игру, которая у нас известна под названием «орла или решки». Теперь же ей скорее подходит название бурбо́нки, так как на монете, которой пользуются стражники, судя по всему, с одной стороны изображен Луи — Людовик XIV, а с другой — герб Бурбо́нов: лилия.

Но тут караульным надоедает подбрасывать монетку по одному разу, и они решают усложнить задачу.

— Давай вот что, — предлагает один. — Будем бросать по че-чи… ик!.. по четыре раза каждый, а выигрывает тот, у кого три раза из чечи… ик!.. из четырех выпадет Луи…

— Э, ттак дело не ппойдет, — не соглашается другой. — Ддавай бросать по ввосьми раз, и у кого ввыпадет Луи ппп… пять раз, ттот и забирай все деньги…

— Да ты что? — протестует первый. — Бросать нам так до второго пришествия! Давай по чечи…

Тут они начинают галдеть в два голоса, и Фило спрашивает у Мате, кто из караульных, по его мнению, прав. Оказывается, правы оба. Ведь вероятности выпадения что из восьми по пяти, что из четырех по три раза почти одинаковы. Вот если бы игроки условились, что при восьми бросках должен выпасть только один Луи, а то и вовсе ни одного, тут уж вероятность и вправду сильно уменьшится.

— Давайте разберемся, — предлагает Асмодей. — Только будем уж называть не Луи и лилия, а попросту орел и решка.

— Прибегнем к буквенным обозначениям, — начинает Мате, пристраивая блокнот на острых атласных коленках. — Орел — О, решка — Р. Думаю, всем ясно, что при одном броске вероятности выпадения О и Р совершенно одинаковы, то есть равны половине. Таковы же вероятности выпадения О и Р при каждом последующем, отдельно взятом броске, независимо от результатов предыдущих.

— Разумеется, мсье, — поддакивает бес. — Недаром французский математик Жозеф Бертран когда-нибудь, в девятнадцатом веке, остроумно заметит, что монета не имеет ни совести, ни памяти. Ей наплевать, какой стороной она соизволила шлепнуться в предыдущие разы. И это, кстати, имеет немаловажное значение в теории вероятностей.

— Если же, — продолжает Мате, — при