При царе Борисе Федоровиче первые русские дворяне поехали на Запад учиться наукам. Полагают даже, что Борис Годунов готов был завести университеты в России. Правда, восходит это мнение к письму лиценциата прав из Гамбурга Товия Лонциуса, процитированному впервые Н. М. Карамзиным в примечаниях к «Истории государства Российского». Услышав о желании царя нанять «ученых людей и художников», Товий Лонциус обратился с письмом к Борису Годунову 24 января 1601 года, предлагая свои услуги. Он учтиво хвалил намерение царя потратить «бочки золота» на учреждение «школ и университетов», однако судил об этом только со слов своего собеседника, выполнявшего поручение по набору специалистов в Европе. О том, что у иностранцев было достаточно смутное представление о намерениях Бориса Годунова, свидетельствует также доклад Луки Паули германскому императору Рудольфу II в 1604 году. О деятельности московского царя здесь говорилось так: «Кроме того, он хотел бы… после открытия доступа в свою страну, основать латинские школы, чтобы юноши городов изучали и упражнялись в латинском и других языках». Школы, в представлениях побывавшего в Москве современника, были только частью обширной программы намеченных реформ. Лука Паули писал в своем докладе о реформаторских намерениях Бориса Годунова, собиравшегося «привести свою обширную страну (которая во многих местах очень опустела) в лучшее состояние, освободить своих подданных и людей по немецким и другим обычаям от большой тяготы, ига и вялости, ввести и даровать старым и богатым городам свободу, полицию и порядок, а для поддержания суда и справедливости ввести гражданское управление[567].

Показательно, что никто из десятка дворян, получивших возможность уехать в Любек, Англию и другие европейские страны, обратно не вернулся. Через несколько лет в России вовсю разыграется Смута, и возвращаться пришлось бы в страну, охваченную междоусобием. Очевидно, что, когда русские люди впервые встретились с европейскими порядками, они выбрали незнакомую раньше свободу, предпочтя ее обычаям страны, еще не забывшей царя-тирана. Остается сожалеть, что эксперимент Бориса Годунова по обучению своих специалистов окончился неудачей. Хотя не стоит и переоценивать значение отсылки нескольких человек «для науки разных языков и грамотам». Такая практика обучения языкам была вполне традиционной и нередко использовалась в Посольском приказе и раньше. (Так, например, греческому языку учились даже в не слишком дружественной столице турецкого султана — Константинополе.) Необычным было только то, что на учебу посылали дворянских детей. Об этом писал Петр Петрей, сообщавший о посылке «18 молоденьких мальчиков из низшего дворянства учиться иностранным языкам и искусствам». Он свидетельствовал, что «трое из них приехали потом в Швецию, служили при дворе короля… и получали значительное жалованье»[568]. По крайней мере двое из тех четырех человек, которых отослали в Англию, тоже происходили из дворянских семей. В посольских документах они названы так, как обычно писали служилых людей: Микифор Олферьев сын Григорьев и Софонко Михайлов сын Кожюхов, а другие двое названы уменьшительными именами Казаринко Давыдов и Федька Костомаров, что могло свидетельствовать о их более низком происхождении[569]. Никифор Григорьев считался старшим; его провожал до «Архангильского города» свой «человек», но слуге путь на английский корабль был заказан специальным распоряжением. Так же, как и вообще следовало следить, чтобы кроме этих четырех никто из русских людей больше не попал на корабль английского гостя (и, одновременно, королевского посланника) Ивана Ульянова. Имена пяти «робят», отправленных с ганзейским посольством в Любек, неизвестны; позднее любекские бургомистры говорили о судьбе принятых ими на свое обеспечение так называемых «студентов»: «…и мы царского величества повеление творили, и тех робят давали учити, поили и кормили и одежду давали и чинили им по нашему возможению все добро. А оне не послушливы и поучения не слушали, и ныне двое робят от нас побежали неведомо за што»[570]. Все это резко контрастирует с тем, что мы знаем о передвижениях настоящих средневековых студентов хотя бы в соседней Речи Посполитой. Направлять молодых людей учиться в соседнюю страну было бы логичнее, но царь Борис Годунов использовал установившиеся добрые отношения именно с протестантскими странами. Учебе московитов, например, в Краковской академии мешало отсутствие мира между Россией и «Литвой», а также непреодоленная боязнь того, что будущие студенты могли отпасть от православия и перейти в католичество. Кстати, Никифор Григорьев в итоге стал священником, членом «епископального духовенства» в Англии, и даже пострадал за свою новую веру в 1643 году[571]. Следы других «робят» за границей затерялись.

Большим дипломатическим успехом царя Бориса Годунова стал приезд в Москву шведского королевича Густава. Это было «сильным ходом» ввиду отстаивания своих интересов в договорах с Речью Посполитой и Швецией[572]. Однако принятый с великим жалованьем королевич, которого прочили в женихи царевне Ксении Годуновой, не оправдал возложенных на него надежд. Возник вопрос о вере, которую королевич никак не хотел менять. Кроме того, существовало совершенно скандальное и непонятное жителям Московского государства обстоятельство, утаить которое было сложно. У королевича Густава была морганатическая связь с замужней женщиной, привезенной им в Россию (вместе с ее мужем!) из Данцига. Явно не такого жениха для своей красивой и одаренной дочери Ксении хотел видеть царь. Выяснилось, что королевич неблагонадежен и попытался вступить в тайную переписку со своим двоюродным братом королем Сигизмундом III. Отпрыска шведских королей сочли за благо удалить на удел в Углич. Опять этот удельный город всплывает в истории Бориса Годунова! Но царь, как видим, не боялся ненужных ассоциаций.

Годунов стремился подкрепить свои внешнеполитические шаги матримониальными связями на Западе и Востоке (подробнее об этом будет рассказано в заключительной главе книги). Единственный раз дело дошло до официального объявления имени жениха Ксении Годуновой в 1602 году, когда в Русском государстве принимали датского королевича Иоганна (или Ганса). Борис Годунов согласился ради этого даже выдать специальную крестоцеловальную запись датскому королю Христиану IV[573]. Герцога Иоганна пригласили жить в Россию, обещая отдать в приданое 400 тысяч польских золотых, сделать его наследственным удельным князем тверским и передать в управление богатейшую Важскую землю. В качестве исключения его готовы были не принуждать к смене веры и даже обещали ему разрешить строительство «немецких» церквей в Москве и Твери. В свою очередь датчане намеревались после женитьбы герцога Ганса решить с помощью царевны Аксиньи Борисовны «лапландский вопрос» о спорных землях у Белого моря. У датских послов, ехавших с королевичем, была инструкция о разделе Лапландии «вдоль или поперек», чтобы разграничить интересы Датского королевства и Московского царства. В Дании также стремились к тому, чтобы договор Русского государства с Швецией не повредил торговым делам датских купцов[574].