Царь Борис Федорович оживил дипломатические контакты. Все иностранные державы давно привыкли иметь с ним дело — еще с тех пор, когда он был только «лордом-правителем» для западных дипломатов и «большим визирем» для восточных. В первые же годы царствования был осуществлен обмен посольствами с императором Священной Римской империи, Англией и другими странами. Английские торговые люди, которых представлял Иван Ульянов (Джон Меррик), получили подтверждение права на беспошлинную торговлю и новую грамоту, уже за «золотою печатью», отвезенную королеве Елизавете I[559]. Как писал о годуновском царствовании тот же князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский, «и подаде ему Бог время тихо и безмятежно от всех окрестных государств, мнози же ему подручны быша, и возвыси руку его Бог, яко и прежних великих государей, и наипаче»[560].

Царь Борис Годунов набирал на службу иностранцев — докторов, рудознатцев, «которые знают находити руду золотую и серебряную», часовых дел мастеров. Он понимал, что могло привлечь их к нему, и потому смело зазывал в Московское государство только лучших специалистов, зная, что нигде в мире их не могли пожаловать таким сказочным богатством, как это делал русский царь. Уже в декабре 1598 года царь писал английской королеве Елизавете I об отпуске из ее государства «дохторов», «оптекарей», «мудрых и мастеровых людей». Однако добраться до Московского царства оказалось не так-то просто. Один из английских докторов, вынужденный оставить в дороге все свои снадобья и книги, объяснял в Посольском приказе: «Нас, дохторов, к Москве нигде не пропускают»[561].

Особенно выделял Борис Годунов контакты с Любеком, одним из городов древнего торгового Ганзейского союза. В наказе Роману Бекману, отправленному 24 октября 1600 года в Любек «к бурмистром, и к ратманом, и к полатником», говорилось о том, чтобы разыскали и наняли на службу доктора Ягана Фазмана. Посланец царя должен был прежде всего разузнать: «каков он к дохтурскому делу с иными дохторы, гораздо ли навычен, и кто иных дохторов есть в Любке навычных, и есть ли того дохтора Ягана к дохторскому делу лутче или он изо всех лутчей? Да будет он лутчей и Роману об нем и говорить; а будет иные дохторы в Любке есть горазде его, и Роману по тому буймистром, и ратманом и полатником говорити, которой дохтор лутче, того б ко государю царю и великому князю Борису Федоровичу все Русии и послали». Действительно, после этого несколько докторов из Любека, Риги и Кёнигсберга приехали к царю Борису Годунову и составили небольшую, но привилегированную колонию царских медиков. «Немцы» в борьбе за места на придворной службе потеснили даже англичан. Приехавшие вместе с возвратившимся из Англии посланником Григорием Микулиным несколько серебряных дел мастеров вынуждены были уехать на родину летом 1602 года. Вопреки обещаниям, они получали только обычный корм и в итоге оказались «наги и босы». И всё по причине того, что, как им объяснили, их служба оказалась не нужна: у царя Бориса Федоровича «немец мастеров и золотых и серебряных гораздо много»[562]. Рассказали Борису Годунову и про жившего в Любеке некоего часовника, «родом агличенина», у которого предлагалось сторговать затейливые «часы боевые, стоячие, с бои, и с перечасьи, и с планитами, и с алманаками, бьют перед часы перечасья во многие колоколы, как бы поют многими гласы, а в те поры выходят люди, а стоят те часы в костеле». Давний друг и «любитель» англичан и других иностранцев хорошо знал, что больше всего страшило иноземцев или, как их обобщенно называли, «немцев», в России: потеря свободы и невозможность вернуться на родину. Поэтому докторам и другим набранным мастерам давалось царское обещание о «поволности»: «приехать и отъехать волно без всякого задержанья». Опасная грамота была заранее послана и к часовщику, делавшему часы с движущимися фигурами: «что приехать ему и назад отъехать со всеми животы поволно без всякого задержанья»[563].

Через пару лет сам бургомистр Любека господин Конрад Гермерс прибыл в Московское государство с посольством — налаживать торговые дела и получить привилегии для Ганзы. 3 апреля 1603 года царь Борис Годунов встречал в Кремле в Золотой палате «послов любских немцев от ратманов да от полатников»[564]. Известие об этом приеме сохранилось также в «Отчете о поездке Ганзейского посольства из Любека в Москву и Новгород в 1603 году», составленном любекским секретарем Иоганном Брамберхом. Посольство успешно завершило свою миссию, при отпуске послы выслушали милостивую речь царя Бориса Федоровича, переданную через посольского дьяка: «а именно, что его царское величество, не в пример прочим народам всего мира, городу Любеку дарует свою милость и привилегии, согласно с нашим желанием, простирая над нами, наравне с своими подданными, свою царскую руку для нашей защиты, и что повелел он снабдить свою царскую привилегию большою золотою печатью»[565]. Все это обещало очень большую выгоду как для Любека, избранного царем Борисом в качестве «окна в Европу», так и для Московского государства, активно приглашавшего иностранцев на службу.

Свидетельства о принятии иноземцев на службу в России оставил немецкий наемник Конрад Буссов в «Московской хронике». Он описал свой приезд в Россию из Ливонии, где некоторое время был ревизором земель, отвоеванных Швецией у Речи Посполитой. Превратности новой польско-шведской войны заставили ливонских немцев искать счастья в Московском государстве. 13 декабря 1601 года Конрада Буссова и других выходцев из Ливонии принял сам царь Борис Годунов вместе со своим сыном царевичем Федором Борисовичем. В речи, обращенной к «иноземцам из Римской империи, немцам из Лифляндии, немцам из Шведского королевства», царь приглашал их на службу, обещая щедрое жалованье: «Мы дадим вам снова втрое больше того, что вы там имели. Вас, дворяне, мы сделаем князьями, а вас, мещане и дети служилых людей, — боярами. И ваши латыши и кучера будут в нашей стране тоже свободными людьми». Служилым иноземцам было обещано особое царское покровительство, они становились не обычными подданными, царь сам обещался судить их по разным делам, они могли сохранять свою веру и отправлять богослужения. Все, что им нужно было сделать, — так это принять присягу, причем ее текст, насколько можно судить по изложению Конрада Буссова, не отличался от той крестоцеловальной записи, на которой присягали царю Борису в Московском государстве при его вступлении на престол. Чтобы обаять иностранцев, Борис Годунов даже употребил почти тот самый жест с последней «срачицей», который когда-то неприятно удивил Авраамия Палицына. Только на этот раз, обещая покровительство иноземцам, царь, по словам Конрада Буссова, «прикоснулся пальцами к своему жемчужному ожерелью и сказал: «Даже если придется поделиться с вами и этим»[566].