Скуф пронесся между нами, уткнувшись носом в тряпку. Трудолюбивый зверь вытирал с пола липкие пятна пролитого коктейля. Я оглянулся на застывшего в кресле дройда и начал хищно подкрадываться к Ванде. Та обольстительно улыбнулась и многозначительно поднесла пальцы к бокалу. Похоже, она еще не заметила, что снаряды у нее кончились, а соник она выронила во время боя со скуфом – он лежал на полу между нами. Я сделал кувырок вперед и, пока Ванда тщетно пыталась выудить из бокала очередной шар, схватил соно и переключил вектор гравитации, одновременно снижая ее до одной пятой «же»…

Ванду уносит из кают-компании, я отталкиваюсь от кресла, врезаюсь в нее, и мы несемся по коридору, все увеличивая скорость. Она молотит меня кулаками по груди – мягко, по-девичьи. Потом я выключаю гравитацию и отбрасываю соник в сторону. Ванда пытается вырваться из моих объятий, но я держу ее крепко. Тогда она влепляет мне крепкую оплеуху уже с нормальной силой. Я отлетаю к стене, трясу головой, потом беру короткий разбег и прыгаю на нее снова. Ванда дотягивается кончиками ног до пола и прыгает вверх. Промахиваюсь, не успеваю даже схватить ее за ноги. Отталкиваюсь сначала от пола, потом от стены, разворачиваюсь в полете и перехватываю Ванду у самого потолка. Нас закручивает и уносит вниз, на первый этаж. Ванда отпихивает меня ногой, и я улетаю в любезно распахнувшуюся дверь одной из кают, цепляюсь за спинку кровати. Ванда влетает следом, касается пульта на стене и через секунду гравитация возвращается. Я падаю на кровать, Ванда кричит в закрывающуюся дверь: «Железкам не беспокоить!» – и с криком бросается на меня сверху. Я пытаюсь отбиться, но она прижимает мои руки к кровати и наклоняется ко мне. Ее волосы падают мне на лицо, щекочут, я растворяюсь в ее запахе, закрываю глаза и оставляю попытки сопротивляться.

– Сдаешься?

– Только если ты обещаешь больше никогда с меня не слезать… Так и сиди, ладно?

– Ты точно не хочешь, чтобы я двигалась?

Она захихикала и плавно повела бедрами. Я попытался выскользнуть.

– Эй-эй, без глупостей.

Ванда посмотрела на меня с деланым недоумением. Ей бы сейчас для полноты картины еще скромно закусить пальчик, но тогда бы ей пришлось отпустить мои руки и я бы смог… Что смог? Интересный вопрос…

– Ты же любишь глупости.

– Обожаю. Но невинные глупости. Детские такие…

Пришлось прочистить горло – от треволнений голос сорвался на писк. Ванда хищно улыбнулась.

– Значит, мне нельзя вот это…

Она сжала мои запястья, потом отпустила и плавно пробежалась пальчиками по предплечью.

– И вот это…

Она заерзала на моем животе и постепенно сползла вниз, ложась на меня полностью. Ее волосы отрезали нас от мира, падая шелковым занавесом.

– И вот это.

Зарывшись рукой мне в волосы, она прижалась к моим губам, и я поддался на провокацию, жадно вдохнул, ловя ее ускользающие мягкие губы. Она отстранилась.

– Ванда, что ты творишь?

Она пожала плечами.

– Нелогичный поступок. Праздник же… Так что еще мне нельзя делать?

Я попытался дышать ровнее.

– Тебе нельзя… Нельзя здесь оставаться. Оставаться на всю ночь. Нельзя быть нежной и ласковой, нельзя раздеваться, нельзя думать обо мне и нельзя еще… Да – вот так делать тоже нельзя. И ни в коем случае нельзя это повторять… Вот черт… И ни при каких обстоятельствах ты не должна снимать вот это… И, пожалуйста, – ни в коем случае меня не слушайся.

Она расстегнула мою пижаму и провела ногтями по груди.

– Упс… Логический парадокс – если ты приказываешь тебя не слушаться, я попадаю в ловушку. Если я тебя не слушаюсь – я одновременно и выполняю указание, а если…

– Запрещаю молчать и целовать меня. Запре…

Думать после ее поцелуев было тяжело. Все казалось невыносимым и бессмысленным, кроме того, чтобы поцеловать ее снова.

– Если что не понравится, Ванда, – все жалобы Ти-Монсору.

– А если понравится?

– Тогда ты пообещаешь мне… Пообещаешь не останавливаться ни на Тиме-8, ни на Тиме-34. Ты пообещаешь не останавливаться…

Она кивнула.

– Начнем?

Я смотрел на картину, занимавшую почти всю стену. Вроде не на что было смотреть – цветастое изображение последней секунды перед боем, две армии, стоявшие друг напротив друга. Обездвиженный, запертый в двух измерениях миг. Глупое занятие перед решающим боем – придирчиво и скрупулезно ползать взглядом по старой картине. Но именно этим я и занимался уже второй час.

Зашла Ванда, сделала себе коктейль, присела рядом, попыталась завязать разговор, ушла, оставив полный бокал на столе. Я разглядывал картину.

Пришел Эммади, снова замер в дверях, что-то долго и уверенно говорил, потом встал позади меня и положил холодные стальные пальцы мне на плечи. Потом вышел. Я вглядывался в затейливое полотно.

Спустя еще час они вошли вместе. Ванда уселась у моих ног, а Эммади снова застыл за моей спиной. Мы смотрели на огромный холст, на аккуратные штрихи, четкие контуры воинов, сложенные будто из мелких значков.

Каждый контур, каждая линия, складывающаяся в солдата или его тень, оружие или облака, в лес вдалеке, в знамена и горны, – были затейливо изогнутой строчкой, незаметными, стилизованными под небрежный росчерк буквами. Мы выдергивали слова из холста.

«Добро, мечты, привязанность, зло, страх, отчаяние, вера, ненависть, преданность, надежда, искренность, подлость, мудрость, доверие, честь, гордость, алчность, одиночество, любовь…»

Самые простые слова. Самые глупые. Несуществующие ничего не значащие понятия…

Мы читали как завороженные. На двух языках по очереди, перекидывая взгляд из одной точки картины в другую. Мерный сухой шепот, сливающийся в шелестящий гул. Мы поняли давным-давно, но уже не могли остановиться, зная, что повторяем одно и то же, но почему-то…

Каждый воин был сложен из никчемных понятий, каждое облако и травинка – сотканы из бесполезных категорий, оружие и знамена – обрисованы штрихами пустых звуков. Две армии, состоящие из одних и тех же слов. Высоких, пафосных, всеобъемлющих, выпотрошенных, точных и бесформенных, туманных и чистых… Одних и тех же слов. Различался только язык. Они стояли друг против друга, каждый со своей любовью, честью и преданностью, своей ненавистью и отчаянием. Я знал – слова совпадают. И на обеих сторонах они одни и те же, вот только смысл в них каждый вложил свой и произнес их на своем языке. А две любви в одном мире также невыносимо много, как и две ненависти. Поэтому они стояли друг напротив друга, а через секунду – рядом, а через секунду…

До выхода к Турану оставалось две минуты.

Эскадра Лерца была еле видна. Отражавшийся от армады крупных кораблей свет делал огромного Императорского Орла похожим не то на тусклую звездочку, не то на пылинку на стекле рубки, не то на один из многочисленных астероидов Туранской системы. Эммади дал приближение, добавил к изображению данные сканеров. Орел был практически в полном составе – Ванда не досчиталась разве что Хвоста, предназначенного для планетарных бомбардировок, да Когтей, которые занимались всякими спецоперациями. Крылья, на ее взгляд, были несколько ощипанными – часть кораблей должна была остаться на орбите Иолы охранять столицу, императора и Совет.