Горбун брезгливо, одними пальцами, отвернул в сторону опухшее лицо пленника, повернулся к подручным, скомандовал им:

– Чего встали столбами? Тащите жаровню, разжигайте огонь. У вас есть возможность своими способами поспрошать этого никчему! К ночи быть обоим на мельнице.

– Бу сделано, хозяин! – радость проявилась в голосах палачей.

Что же не так? В чем он ошибся? Угораздило же побывать в гостях у хозяйки Лиховского! Проклятая колдунья втянула в спор, а выиграв его, заставила поклясться именем Неназываемого, что выполнит тот одно ее желание. Если судить по рассказу ведьмы, то выходило так, что найти Удала не сложно. Вспомнившаяся вздорной бабой татуировка нетопыря внутри магического кола на левом предплечье в счет не шла, Горицвет узнал, что сей оберег распространен в родах кривичей, осевших в этой местности. Пропажа вычислялась по одной особенности. Кто-то из ведающих в свое время наложил на него заговор-заклятие. Любой из колдовской братии, попытавшись проникнуть в мысли Удала, взять волю под контроль, получил бы болевой отпор. Человек же, висевший сейчас на дыбе, ничем не отличался от других, и Горицвет ничего кроме боли в нем не узрел. Живой кусок мяса, подвешенный к потолку, утратил для него всякий интерес. Пусть смерды потрошат его, сколь хотят, ему же снова предстоит поиск. Долги нужно отдавать, а то запросто можно и силы лишиться. Чует! Тот, кого ищет, где-то совсем близко. Он прячется! Он от него не ускользнет, след всегда остается.

Удала отпустило, колдун скрылся за дверью, а два папуаса, корячась, втащили в сарай полыхавшую огнем жаровню, расположили рядом под боком, сунув в самый жар пару факелов и металлические прутья.

– Ща, смерд, мы тя обсмолим, – потирая руки, оповестил Спиридон. – Для начала, ты у нас на порося станешь походить. Ага. Боишься?

Он промолчал.

– Ну-ну! Суходол, подай факел!

Проведенный с обоих боков вдоль рёбер факел жаром лизнул кожу, заставил его непроизвольно дернуться на веревках.

– Что, не ндравится? То ли еще будет! Душу дьяволу продать не побоюсь!

– Так, может, ее у тебя уже и нет?

– Смотри, Суходол, заговорил. Как баит хозяин, это хороший признак.

– Тати!

– А хоть бы и так! Я тебе даже вопросов задавать не буду. Поизмываюсь, а опосля кишки из брюха выпущу. Сдохнешь в муках! Ежели б хозяин не лаялся, мы бы тебя просто загрызли, без всего огненного глуповства, но здеся ничего не попишешь. В кабале мы, вот и приходится куражиться.

Для Удала потянулись минуты боли, минуты понимания, что вот он – пришел его конец, и ничего поделать нельзя.

По сараю распространился приторно-сладковатый запах подпаленной кожи. Сдерживать эмоции, подстегнутые болью, он уже не мог. Со стоном выплеснул три этажа исконно русского языка, костеря на чем свет стоит горбуна и его подручных, а блаженное забытье никак не приходило.

Совсем рядом с наружной стороны сарая что-то щелкнуло. Короткий болт самострела, выскочив из щели стены, пробил черепную коробку Спиридона, вознамерившегося прижечь раскаленным железным прутом и без того мой пострадавший от огня бок. Болт, толкнув татя, отбросив его тело на земляной пол, застрял в черепушке. Дверь распахнулась, и с криками через порог ворвались боярские дружинники. Недолго заморачиваясь, зарубили второго палача. Удала сняли с дыбы, уложили на спину на расстеленный плащ.

– Ты как? – усевшись на корточки перед вытянувшимся на полотне во весь рост парнем и поднося флягу с водой к губам пострадавшего, спросил Первак.

– Хреново, брат, – ответил Удал, откашлявшись. – Бока словно огнем горят. Глянь там, небось и ребра обгорели?

– Не, ребра целы, а вот мясо присмолили, – озадаченно промолвил стоявший рядом Хольми.

– Мудаки!

– Нет, эти оба волкодлаками были. Чего это они огнем баловались, а не просто загрызли, перекинувшись в иной облик? Не понятно.

– Им горбун так велел.

Взгляд Первака производил впечатление «стеклянного», здорово видать придавила минувшая ночь этого уже не молодого воина. Поразмыслив, он распорядился товарищам:

– Хватайте концы плаща, выносим его.

Отходя, злополучный сарай подожгли. Удалу становилось все хуже и хуже, но он еще осознавал, что его куда-то несут, скупо переговариваясь между собой. Придя в себя, разглядел деревянный потолок над собой, озираясь вокруг, понял, что лежит на лавке в избе. Через узкое оконце едва пробивался тусклый свет. На дворе вечерело.

– Эй, кто там есть! – позвал он, в хрипе не узнавая собственный голос. – Подойди!

Видно услыхали. В единственную в избе комнату вошли двое, Первак и молодой Бежан.

– Оклемался? – спросил молодой.

Смотри-ка, как-то раньше не заметил, они ведь оба поранены. У старого через холстину на голове кровавое пятно проступило. Бежан ногу подволакивает. Хм. На вихрах паутина седины. Чудно. Ох, как мясо на ребрах ломит. От боли заскрипел зубами.

Воины засуетились.

– Где Садко?

– Чего там рассказывать? Нет больше боярина. Сгинул. Наверное, помнишь, как на нас со всех щелей нечисть поперла, а когда тебя Верлиока по голове приложил, да из строя выдернул и унес, их напор малость ущух. Глянул я тогда на воев, а нас совсем мало в живых-то и осталось. Тебя нет, боярин и десятник в схватке полегли. Сбил кого смог щитом к щиту – до первых петухов продержались. Из церкви только трое нас и вышло. Нема боле дружины. Хоронить ни сил, ни часу не было. Велел тогда братов по старинному обычаю прибрать. Подожгли церкву, общим чехом отправили героев прямиком в Ирий. Передохнув малость, повел сироманцев по следу той твари, которая тебя охомутала, а он прямиком в сю деревушку и привел. Понаблюдали, потом напали. Ну, дальше ты знаешь. За боярина посчитались, долг свой перед ним сполнили, горбатого паскуду осиновым колом к земле прибили. Вот тебя ослобонили. Оклемуйся, а нам дале в Курск дорога урочена, время не ждет. Теперь каждый по себе. Тебе на полночь идти, нам на заход.

Солнечный погожий день только начинался, когда передовой дозор охраны купеческого каравана наткнулся на сидевшего у обочины летника молодого парня, по виду смерда. При приближении к нему двух конных воинов тот не испугался их грозного вида, продолжал сидеть на траве, лишь подняв взгляд на всадников, остановивших лошадей в двух шагах от него и сторожко озиравшихся по сторонам, ожидая возможных проблем от непонятки с одиночкой, повстречавшимся на лесной дороге.

– Кто таков? Почему здесь сидишь? – задал вопрос старший дозора.

Человек соизволил подняться на ноги, и дозорные рассмотрели, что перед ними стоит высокий парнище, силу и здоровье которого не могла скрыть широкая рубаха из домотканой холстины. Усмешка скользнула по не так давно разбитым, но уже успевшим поджить губам незнакомца, он явно не боялся вооруженных воев.