– Прохожий, – был ответ. – Шел, устал, вот и присел передохнуть. Вас что-то напрягает в моем поведении?

– Напрягает. Места здесь глухие, до ближайшей деревни верст двадцать с гаком будет, и тут ты. Сидишь один-одинешенек, морда побитая, ни дать, ни взять, по виду чистый тать.

– Так я сейчас уйду.

– А ну, стой!

Оба охранника, не сговариваясь, схватились за рукояти мечей, поводьями подали лошадей чуть вперед, справа и слева огибая незнакомца с двух сторон.

– Стой, где стоишь. Сейчас Илья с караваном подъедет, он и решит, что от такого, как ты, ждать можно в сем медвежьем углу.

– А Илья у нас кто?

– У вас не знаю, а у нас старший в охране купецкого каравана будет. Так что охолонись, вона слышь, колеса на повозках скрипят? Ща подъедут.

Трудности, которые приходилось испытывать купцам во время путешествий, заставляли их объединяться в большие тележные поезда – караваны, но даже караваны могли стать объектом вооруженного нападения, что приводило к разорению купечества. Риск, связанный с участием в караванной торговле, побуждал их искать более прочные гарантии и объединяться в товарищества.

Длинный, скрипящий тележными колесами, купеческий поезд, вытянувшись по пространству лесной дороги, приблизился к месту стоявших у обочины дозорных и чужака. Шедший в голове колонны седоватый крепкий муж с окладистой бородой, в кольчуге поверх рубахи и подклада, с мечом на поясе и шестопером в левой руке, остановил караван, сойдя с дороги, приблизился к ожидавшим. Пытливо окинув взглядом незнакомого парня со следами минувших побоев на лице, спросил у подчиненных:

– Чего это вы смерда удерживаете?

– Так это, жилье далече, а он тут у дороги сидел, ну и мы…

– Кто еси будешь? – поняв все и не дожидаясь дальнейших пояснений, спросил начальник охраны у незнакомца.

Ответ не заставил ждать.

– Из печенежского плена сбежал, на родину возвращаюсь. Коль по пути, дозволь с вами до Харьковского городища пройти.

– Хм. То не у меня, то у старшего меж купцами дозволения спрашивай. Вон на третьей повозке сидит. Ну, да ладно, идем.

Между делом не преминул похвалить дозорных:

– Добре службу несете. Хвалю. Езжайте и дальше поперед поездом.

Рядом с возницей, возвышаясь над ним почти на целую голову, сидел широкоплечий, необъемный мужик в красной косоворотке, подпоясанной матерчатым тонким пояском под обширным брюхом, поверх которой была надета чуга, особый кафтан для верховой езды с короткими рукавами, имевший на подоле по два боковых разреза. Такая одежда из дорогого сукна на медвежьей фигуре купца смотрелась несколько чужеродно, но может быть, и носилась им только для престижа и положения. Окинув вопросительным взглядом старшего охранителя, а с ним и незнакомого молодца со следами давнишней драки на лице, изогнув бровь дугой, спросил:

– Чего там, Илья?

– Да вот, Никита Онежич, до Харьковского городища в попутчики набивается, кажет, из половецкого полона утек.

– А чего ж? Хай идет, я не против. Как величать тебя, парень?

– Удалом прозвали.

– Скажи-ка, хм! Удал, значит. Крещен ли, али в темной вере обретаешься?

– Сказать по правде, не знаю. После войны, о прошлом годе случившейся в полоцких землях, память потерял.

– Ну-ну! Ладноть, пристраивайся за моими повозками. Не обеднею один рот до Харькова прокормить. Синица, – окликнул старшего приказчика, – присмотри.

Караван снова двинулся по набитому летнику. Лошади ходко тянули возы, а люди, кто сидя на них, кто следуя рядом, внимательными взглядами скользили по округе. Чувствовалось, что скоро конец пути, и само Харьковское городище не за горами. Еще два дневных перехода, и они на месте. Даже деревеньки и веси, стоявшие рядом с летником, стали встречаться почаще, чем ранее. Сам купчина, Никита Большой, проезжая жилые места, распорядился привалов и остановок в них не делать, неодобрительно косился на деревянных идолов у околиц и населявших деревеньки людей, что-то тихо шептал про себя.

– Что это он? – спросил Удал у мелковатого, можно сказать, плюгавого мужичонки, являвшегося старшим приказчиком Синицой.

– А-а, Никита дюже не любит нас родноверов, а места, по которым идем, ими и заселены. Ежели б не торговля да добрая прибыль от ей, он бы сюда ни ногой. Меж тем городище, куда направляемся, оно тоже не по византийским заповедям живет, а по старому покону, с волхвами, ведунами и знахарями. Так что мотай на ус, а то слово скажешь и в немилость Большому угодишь.

– Понял, спасибо за совет.

На ночь расположились табором на подтоптанной ранее прошедшими караванами поляне. Развели костры, приготовили пищу, поснедали от пуза, отдыхая и наслаждаясь остановкой после нелегкого для всех перехода. Ночь упала на землю, накрыв своим покрывалом все живое. Разговоры у костров велись неспешно, с ленцой.

– Мой старший братанич тож купецкие караваны охранял. Нема его боле.

– Что так? – полюбопытствовал кто-то из сидевших рядом с говорившим.

– Кажут, в одну из безлунных ночей напала шайка Мизгиря на проходивший мимо купеческий караван. Не помогли купцам и сопровождавшие их три десятка добрых воев. Погромили всех. Без пощады вырезали ни в чем неповинных приказчиков, извозчиков, грузильщиков, перебили охрану. Каким-то чудом уцелел только один приказчик, притворившийся мертвым в самом начале схватки, а в разгар боя по темени сумевший сховаться в кустах. Вот он потом все родичам и поведал.

– И никто не нашел бедолагу?

– Не-е!

– Тати утомились после бою и кровавой бани, зарыли тела несчастных и отдыхали около громадного кострища, разложенного там же у телег без всякой опаски. Мизгирь по слухам никого не боялся. Ну, а его душегубы порядком подпили найденной в возах хмельной браги, громко смеялись и лаялись меж собой. Так вот он, как заслышал хвастливые пьяные речи, понял, что время подоспело, и тихо сбежал из свово укрытия.

Удал вместе со всеми слушал рассказчика. При упоминании имени Мизгиря что-то знакомое мимолетно проскочило в мозгах, да так там и кануло в потаенный омут беспамятства.

– Брехня-я! – оскалил зубы в улыбке чернявый возница одного из возов Большого.

– Эт чего ж брехня? – обиделся рассказчик.

– А того! Хто к Мизгирю в лапы попадал, уж живым не уходил. Брешет твой приказчик. Небось, еще до нападения на купцов его за каку провинность погнали, а ему дураку и повезло выжить.

– Может, и так, – легко согласился говоривший.

Стоявший в темноте, до той поры никем кроме Удала не замеченный Синица подал голос:

– И охота вам на ночь всякие страшилки слухать? Ложились бы ото спать, завтрева с ранья в путь. Язык у тебя, Опрышко, без костей. Тьфу! Скажу Никите, чтоб в следующий раз тебя с собой не брал. Накличешь беду. Кликуша!