А цокот стал громче, будто издеваясь. Наступило мгновение тишины, а затем топот повторился. И в пелене дыма показался темный силуэт. Словно мяч катился по полу. Но через секунду стало понятно, что не шар, а голова. Голова Тома с обгоревшими волосами, искаженным израненным лицом, покрытым коркой запекшейся крови и черной слизи, шевелящимися червями-отростками. Один глаз вывалился и болтался на ниточке из сосудов и нервов, второй покраснел, сочился сукровицей. Сама же голова передвигалась на восьми паучьих лапках, выросших из разорванной шеи, ловко и быстро семенила.

– Что за дрянь? – охнула наемница. – Я ведь попала. Почему оно живет?..

В ответ губы Тома скривились в издевательской ухмылке, голова противно захихикала. И тут раздался топот, из мглы вырвалось другое существо – окровавленный сгусток крови и мяса, переплетенный черными жилами, из которого торчали распухшие пальцы. Но тоже на паучьих лапках, без глаз, но с маленькой пастью, кривящейся в улыбке и щерящейся клыками.

Голова Тома хихикнула, и смех тотчас подхватили. Из мглы показывались новые комки плоти, превратившиеся в чудовищных пауков. И по мере того, как редел дым, стало ясно: сидят на станках, на стенах, на лампах и на потолке. Штук пятнадцать или двадцать, не меньше.

– Бей! – рявкнул я, осознавая – еще миг – и нас сожрут.

Послушалась, ударила. Скорее просто подчиняясь приказу, многократно отработанным рефлексам, чем голосу разума. Колючий шар взлетел в воздух, описал дугу. На вершине траектории снова разгорелся и с угрожающим гулом упал на пол, размазав в черные сопли одну из тварей, что не успела укрыться.

Вспыхнуло пламя, громыхнуло и хлопнуло. А мелкое чудище обуглилось и начало таять. Плоть пузырилась, шипела, выгорала, а нити мрака ее пронизывающие, исчезали. Паучьи лапки до последнего дергались, пытались царапать пол, но тоже сгорели и осыпались золой.

– Бей еще! – повторил я. Повернулся к здоровяку и крикнул ему: – Крути ворот!..

Олифф не ответил. Побагровев от напряжения, навалился на ворот и продавливал рывками вниз, а шестеренки отчаянно скрипели, харкали ржавчиной, но вертелись. Уровень воды в бассейне пока не поднимался, но вязкая поверхность бурлила.

И тут до мелких монстров, или, скорее, до того, кто ими управлял, наконец дошло, что мы задумали. Твари разом мерзко запищали и кинулись в атаку.

Рыжая, к счастью, вынырнула из очередного ступора, навеянного Тьмой. Закричала и вновь взмахнула моргенштерном – ударом по касательной вдоль пола смахнула и отбросила часть нападающих. Ловко крутнулась на одной ноге, используя инерцию, и коротким вращением груза у собственных ног сбила особенно удачливого монстра. Тот заверещал, задымился после встречи с раскаленным колючим шаром и, прихрамывая, отполз. Остальные разом полезли на стены, скрипя хитиновыми оболочками, царапая камни коготками.

Отчаянный крик наемницы слился с гулом цепи. Мора сделала пару вращений вокруг торса, а затем выбросила груз как снаряд. И тот, вновь полыхнув, рванулся вперед, на удивительным образом удлинившейся цепи, врезался в стену и расплескал в слизь и пепел еще одного псевдопаука.

Громыхнуло, полетели осколки и искры, часть монстров не удержались и попадали вниз, споро разбежались. Огненная сфера с шипами нагнала самого замешкавшегося, зацепила и понесла вперед, врезалась в ржавый станок, превратив тот в облако рыжей пыли и обломков, а чудовище измяла и изжевала до состояния жженой тряпки.

Но, несмотря на успехи, наемница не успевала. Слишком многие монстры избегали ударов, обходили. И я видел: секунда или две, и рыжую задавят. А если нет, то проберутся к нам со здоровяком, и тогда кривой спонтанный план полетит Люциферу под хвост.

Процесс снятия оков не закончился, и я только-только начал ощущать Изнанку в полной мере. Но, невзирая на боль, потянулся и зачерпнул, что мог – крохи, капли, и сформировал печать оцепенения. Увидел подбирающегося по потолку «паука», выбросил вперед руку в отталкивающем жесте. Схема блекло сверкнула и исчезла. А тварь замерла и недоуменно запищала, начала вырываться. Причем у нее получалось: печать трещала и рвалась, Тьма, как кислота, прогрызала оковы.

– Осторожно! – крикнул я.

Сообразив, Мора отпрыгнула и ловким кульбитом из-под ноги метнула груз моргенштерна вверх, в обездвиженное существо. Не попала, но взрыв отбросил монстра назад, что уже неплохо.

– Не углядела, – сипло выдохнула наемница. На миг задумалась, а потом сорвала патронташ с кобурой и бросила мне. – Держи. Никогда не любила огнестрел.

Безусловно, акт невероятного доверия. Я изумился, но подхватил, быстро застегнул на торсе и нашел нужный барабан, перезарядил револьвер. Поразмыслил, но стрелять не стал – селенитовых пуль мало, тратить на мелочь слишком расточительно. Вместо этого вновь потянулся к способностям: волей, злостью и отчаянием ударил по невидимым стенам в сознании.

– Давай… давай же!

И будто услышав, во мне оборвалась какая-то струна. Последний участок татуировки с шипением догорел на запястьях, и мир изменился. Изменился и я.

Можно сравнить с тем ощущением, когда весь день таскаешь ботинки водолаза со свинцовыми подошвами, а потом разуваешься и бежишь. Чувство легкости захлестывает и, как говорили в старину, окрыляет. Это все равно что вырваться из клетки, из душной камеры на свободу. Тебе хочется смеяться и плакать одновременно, ты способен на что угодно. Или по крайней мере так кажется. Наверное, аналогичные ощущения испытывал бы безногий человек, если б ему вернули способность ходить. Или слепой, что прозрел. Глухой, неожиданно для себя услышавший невероятно прекрасную мелодию.

Правда, нужно помнить, что скоро ноги тебе отпилят, глаза выколют, а в уши вобьют пробки. Но здесь и сейчас на один краткий миг я ощутил ни с чем не сравнимую эйфорию и счастье. Правда, быстро испарившиеся, едва мир вокруг поменялся.

Все залило белым, будто в воде размешали чистейший мел. На данном фоне угольными росчерками выделялось окружающее: стены, врата, станки и стеллажи, фонари, батискаф. Чуть более плотными выглядели силуэты Моры и Олиффа, отвратительными кляксами – монстры. Отдельно и особо взгляд привлекал моргенштерн – багровый даже в Изнанке, распространяющий ярость и жажду крови. Груз на цепи казался чем-то средним между водоворотом и замедленным взрывом в воде. Пузырящийся мощью, пронизанный искрами темных разрядов.

Но утренняя звезда казалась тусклой искрой на фоне разлитой Тьмы. Чернота липкими отвратительными хлопьями плавала в воздухе, пропитывала камни и железо. Медленно сочилась через врата и стены, свисала с потолка неопрятной бахромой и паутиной. Жадно тянулась к каждому, окутывала головы плотными облаками дыма, ввинчивалась в уши и ноздри, лезла в глаза. От нее веяло холодом и запахом тлена, гниения, и каждый клочок пытался говорить. Шептал, кричал, смеялся, плакал, к чему-то призывал и просил.

Я словно плюхнулся в колодец с острыми осколками льда. Вздрогнул, поежился от отвращения и чуть не потерял сознание от шепота. Голоса размывались, смысл ускользал, оставалось лишь ощущение того, что чьи-то липкие руки пытаются залезть тебе в голову. И ты будто тонешь, падаешь куда-то в пропасть, где нет ни времени, ни пространства.