И вот в огненных маках дотлело небо. В лесу вытянулся и замер каждый лист, оставив на завтра решенье оторваться от матушки-ветки и куда-нибудь улететь от беспощадного дневного зноя. Звенящее безмолвие окутало горы и Элен.

* * *

Между ночью и рассветом прозрачные слои тишины взорвал женский смех. На восьмигранную поляну у Горячего Ручья, держась за руки, скользнули проворные тени. Воздух тотчас загустел от резкого аромата потревоженных трав и взлетевших кверху облачков пыльцы. Резвые босые ноги заплясали неистовый танец у торопливо разведенного костра. Рдяно-золотые сполохи пламени озарили белозубые лица юных девушек и молодых женщин, их яркие глаза, полыхающие мятежным весельем. По ветру, поднятому пляской, летели распущенные косы, подолы тонких платьев бесстыдно взвихрились едва ль не до бедер. Единственный здесь мужчина – серебристобородый дух-хозяин огня, потрескивая плутовато, стрелял в воздух ослепительными искрами. Буйный хоровод, кружащийся вокруг него подобно стайке безумных мотыльков, распался, рассыпался по сторонам. Девушки принялись гоняться друг за другом, дыша напряженно и громко. Вдруг они разом закричали – некоторые тонко и пронзительно, как чайки, другие воркующе, как вяхири, третьи затявкали и заверещали всполошенными зверьками.

В чашечках бледных цветов встрепенулись ворсистые брюшки шмелей, суетливо закопошились в норках домовитые мыши. Проснулся, сонно потягиваясь лапами, предрассветный лес.

Одна из девушек заржала страстно, свирепо, словно жеребец, узревший кобылицу. Все разом скинули платья, задышали еще глубже и пали наземь на спины, пятная себя травяным соком. Руки в мольбе вскинулись кверху, землю покрыли черные сети волос. Девушки затанцевали на мелкотравчатом ложе в первозданной наготе, справляя обряд вызова земной силы.

Снова раздался надрывный горловой всхрап жеребца. Дробно зацокали языки – казалось, будто капли дождя или медные копыта барабанят по обморочно застывшей тверди. Россыпь звонких звуков сменили ахающие стоны и перестук зубов.

В прерывистом огненном свете смуглой бронзой вспыхивали, выхватываясь из белесой пелены тумана, опрокинутые чаши трепещущих грудей. Чоронами выгибались нежные чрева, молочными грядами взблескивали подъятые колени. Казалось, не плясуньи, а сами восставшие из тленной обители корни трав и деревьев издают глубинные стоны и вздохи, призывая из сокровенного лона почв спящую материнскую суть. Только она могла спасти землю от засухи и притянуть отцовское существо неба к любви и дождю.

Обтекаемые жидкой понизовой дымкой, девушки танцевали на грани земли и неба, ночи и утра, страсти и нежности, любовного трепета и целомудрия. А еще – на пределе бытия и вечно шныряющей рядом Ёлю, которая, может быть, подстережет кого-то из них голодной зимой.

И гулкий, раскатистый ток пронизал долину! Встрепенулись ближние луга и аласы. Взгорки вспухли от ринувшихся изнутри животворящих соков. Содрогнулась земля-женщина, стряхнула слой пыли, который слишком уж по-хозяйски лег на травяные одежды. Небо порозовело за восточной грядой. В воздухе пахнуло свежестью небесных рос. Так пахнет в расколах порушенный грозою меловый камень в горах…

Великая лиственница, встопорщив душистые нежные иглы, качнула зеленым подолом с подвесками. Из пробужденных волоконец выцедился смолистый сок жизни, весело побежал от исподних корней к мохнатой кроне.

* * *

В то время, когда Айана, поплевав на ладони, приступила к штурму священного дерева, с неба лился дымчатый предвечерний свет. Матушка, должно быть, уже тревожилась, но девочка предполагала, что успеет домой к ужину. Не будет же долго рассиживаться на вершине, немного полюбуется на пестрые одежды долины, и все.

Айана не ожидала, что подъем окажется таким трудным, а высота столь головокружительной. Пока лезла, не раз срывалась и падала на мягко пружинящие нижние ветки. Ну ничего, может, спускаться будет легче. Лишь бы матушка с отцом не вызнали, где она пропадает. Айана очень надеялась, что родители не вздумают послать за ней близнецов к Хозяйкам. Только б самой нечаянно не проговориться Чиргэлу или Чэбдику, а то потом неприятностей не оберешься. Братья непременно пожалуются матушке. Как же, сестренке удалось добраться почти до неба! Они-то нипочем бы не залезли даже до середины дерева. А Айана сумела до верхушки. Она ловкая, цепкая, будто белка или бурундучок. Легкая… Девочка была очень горда и жалела, что похвастаться некому.

Настоянная в ветвях древесная молвь – тонкий шепот запахов – волновал ноздри. Уши полнились обрывками звуков из аймака. Иногда чудилось, будто люди сидели на соседнем суку, такими ясными были их голоса. Айана протянула руку, и аймак свободно поместился на ладони. Она с изумлением разглядывала смешные коробочки юрт и серебристые колпаки урас. Будто рассыпанные кем-то, темно-синие бусы озер влажно поблескивали перед широкой лентой Большой Реки. Лоскутная тайга и склоны лесистых гор напоминали залатанные колени бедняков, присевших на корточки. Маленькой была Элен, не больше горстки, а вокруг от горизонта до горизонта простирался неизвестный огромный мир.

Девочка приготовилась к спуску. Но как же она утомилась! Отдохнуть бы чуть-чуть. Склонила голову набок, ненадолго притулилась к ветвям. Сонливые глаза сомкнуло дремой… Тотчас же дерево сверху донизу вспыхнуло дрожащим зеленым огнем. Снизу летели, карабкались, лезли духи трав и цветов Эреке-джереке.

– Хозяйка-девочка, – кричали они ломкими сухими голосками. – Хозяйка-девочка! Не допусти несчастья, ливень вызови!

Сердце Айаны едва не задохнулось и смятенно застучало в грудь жалостливым кулачком. Детки выглядели изможденными и больными. Прозрачные крылышки многих погнулись или вовсе сломались, крошечные пыльные лица кривились в плаче. Кто-то свалился в изнеможении и остался лежать неподвижно…

Она теперь знала, что Матерь Листвень – ось Вселенной Ал-Кудук, по которой можно подняться в небо. Мощные ветви вокруг вздымались гигантской чашей. Сук, на котором сидела девочка, соприкасался с небом. Совсем близко, в углу созвездия Колоды, сияла самая яркая звезда неба с восемью лучами – Северная Чаша.

Айана встала, вцепилась в кору пальцами босых ног и почувствовала, что створки темени распахиваются, а плоть всеми порами открывается навстречу небу. Припомнив, как отец благодарил духов, сложила ладони в молитвенном жесте, и сами полились певучие слова:

– О, госпожа моя восьмилучистая! От жажды умирают детки малые! Грудь матушки Земли иссохла, сморщилась без влаги дождевой, воды улыбчивой! Прошу тебя, моя звезда прекрасная, рога луны вниз наклони, пожалуйста, вели небесным росам ливнем вылиться!

– Что дорогого дашь за это, девочка? – раздался вдруг громкий холодный голос.

Айана задумалась. Она-то ведь хотела попросить, и все. Дальше небо и звезды сами должны были что-нибудь сделать, как обычно всегда поступают взрослые. А дорогое… Что у нее есть такого, чем она дорожит больше всего?

– Спаси, Хозяйка! Без воды увяли мы…

Скорбный писк крошек становился все тише. Гасли огоньки; то один, то другой потухший комочек скатывался с игл. Ветви усеялись мертвыми светлячками.