право слово, я боюсь разрешать тебе. Анжело придет будить нас очень рано. Если бы мы могли… Может, когда-нибудь.

Марио посидел с ним еще несколько минут. Потом в последний раз поцеловал в щеку и вернулся в свою кровать. А Томми, мучимый болезненной любовью, по-прежнему ощущал слабую неясную опустошенность — не разочарование, но грусть, которой трудно избежать и при самом лучшем раскладе. А в этих условиях она и вовсе становилась неизбежной.

ГЛАВА 16

Когда Томми открыл глаза, в окна струился слабый прерывистый свет. Марио крепко спал, повернувшись к мальчику спиной. Его одеяло и простынь сбились, пижамные штаны складками собрались на икрах и лодыжках. Плечи, до того загорелые, что даже не казались обнаженными, ссутулились в защитном коконе сна. Томми вспомнил, как Марио однажды сказал: «Во сне ты совсем ребенок».

Но спящий Марио — без мальчишеской улыбки и неуверенности, присущей пробуждающейся личности, — выглядел мужчиной, взрослым, чужим, неприступным. Трудно было соотнести недостижимость этих плеч с воспоминанием, как Марио цеплялся за Томми и плакал, пока не уснул.

Потягиваясь, с удовольствием ощущая почти расточительную негу, Томми в то же время чувствовал некоторую грусть и озадаченность.

Снаружи раздались шаги, потом кашель — в задней части трейлера ходил Анжело. Что-то заскрипело, и Томми услышал, как мужчина говорит с рабочим у кухонной двери. Откинув одеяло, Томми влез в штаны и ботинки и встретил Анжело в кухне. Оставив Марио и Папашу Тони спать, они вышли на промокшую стоянку.

Анжело был сонный и небритый. Борода у него росла быстро, а кожа была тонкая, и, чтобы не бриться дважды в день, он проделывал эту процедуру непосредственно перед дневным представлением. Подобная привычка не вписывалась в требования Сантелли о безукоризненном внешнем виде, и Папаша Тони периодически срывался по этому поводу, впрочем, быстро умолкая, потому что логичность найденного выхода было трудно оспорить. Тем не менее, шлепая по грязному полю, Анжело бодро насвистывал. Рабочие, проклиная слякоть, уже устанавливали манеж.

— Хорошее было кино? — спросил Томми.

Анжело лениво улыбнулся.

— Вот, что я тебе скажу. Если ты идешь в кино с девушкой и потом можешь сказать, хороший был фильм или плохой, то либо тебе меньше двенадцати, либо больше семидесяти, либо ты голубее неба.

Томми натужно усмехнулся:

— Я запомню.

Потом они погрузились в привычные хлопоты, наблюдая, как устанавливают стойки, проверяя натяжение канатов и строп, учитывая миллионы деталей, которые нельзя было оставить без внимания, потому что от надежности каждого винтика и скобы зависел не только успех номера, но и их жизни. К тому времени, как они вернулись в трейлер, Марио уже приготовил кофе, а Папаша Тони нашел местную булочную и принес пакет свежих булочек. Стащив измазанную обувь, Томми скользнул на свое место.

— Знаете, — начал он, — тут рабочие говорили, что ночью совсем близко прошел торнадо.

Марио сверкнул на Томми быстрой многозначительной улыбкой.

— Так я и думал.

Папаша Тони щедро намазывал булку маслом.

— Мэтт, помнишь, как Элисса боялась грозы? Вскакивала и бежала в постель к матери, или к тебе, или к любому, кто был рядом…

Томми хихикнул, и Марио поспешно сказал:

— Передай кофейник, Томми.

А когда мальчик потянулся за просимым, крепко пнул его в лодыжку.

— Меня как-то отшлепали, — быстро начал Томми, — когда мне было четыре. Я испугался грозы, спрятался в буфет и уснул. Мама подняла на уши весь двор — решила, будто я потерялся, или меня украли, или случилось еще что-то страшное.

Ты не боялся грозы, когда был маленьким, Марио?

— Между нами говоря, грозы боялся именно я. И Лисс приходила и успокаивала меня. А Анжело она рассказывала, будто боится сама, потому что не хотела, чтобы меня считали великовозрастным младенцем. Девочку-то за страх никто винить не будет.

— Ах ты негодник, — восхитился Анжело. — Разве пристало пятнадцатилетнему мальчику бояться грозы? Или спать в одной постели со старшей сестрой? В таком возрасте уже можно было найти другую девушку, чтобы с ней греться.

— Анжело, basta! — рявкнул Папаша Тони и разразился потоком итальянского.

Томми не все понимал, но знал уже давно, что Папаша не терпит подобных двусмысленных разговоров и временами пользуется присутствием Томми — либо, дома, кого-то из младших детей — чтобы пресечь их на корню.

— Ну, Папаша, — добродушно ответил Анжело, — в его-то возрасте он наверняка сам во всем разобрался, а если и нет, он все равно безнадежен.

Сунув в рот остатки булки, Анжело, насвистывая, пошел одеваться на тренировку.

На утренней репетиции Томми слегка тревожился. Как — после прошедшей ночи — дотрагиваться до Марио равнодушно, не выдав своего нового опыта? А вдруг Марио снова на нем замкнет? Но привычка провела его через первые несколько минут вполне благополучно. А потом Томми пришел к выводу, который, с одной стороны, развеял иллюзии, а с другой — успокоил. К выводу, который становится одним из первых открытий сексуального взросления: сексуальный опыт, пусть даже самый захватывающий, не оставляет видимых следов. Марио оставался все тем же сильным благожелательным беспристрастным партнером, что и обычно.

И он был в прекрасной форме. Он перелетал с перекладины на перекладину с той безукоризненной точностью, с тем абсолютным чувством нужного времени и места, которое за неимением более четкого определения называют «таймингом».

Хороший тайминг — это не просто знание, когда двигаться, он составляет разницу между просто компетентным артистом и звездой.

Когда они репетировали трюк на двойной трапеции, Томми на короткое счастливое мгновение осознал, как гордится талантом Марио. Мальчик будто бы стал его тенью, словно одни и те же часы заставляли их двигаться с поразительной синхронностью. «Мы движемся на одном дыхании», — сказал Томми сам себе. Он был все еще слишком невинен и не подумывал о том, чтобы повторить это позже.

Потом, глядя, как Марио и Анжело отрабатывают сложный