Вы это поймёте и осознаете сердцем — тогда только о чём — то с Вами можно станет говорить.

Как Вы понимаете, на такой ноте я не хочу с Вами встречаться. Приедете с той же мыслью и теми же дурацкими шутками в Питер — даже не ищите меня.

Приедете чистым, освобождённым ото лжи и напуска, — пожалуйста. Сердце моё не занято. Но и ждать Вашего исправления не стану.

Пусть Бог мне и Вам станет судьёй.

Да, мне и не велят влюбляться.

Если я влюблюсь — я точно потеряю работу.

Но, ещё в последний раз говорю — это не моя служба — брать с мужчин деньги за любовь.

Надеюсь, что после лекции этой, или исповеди, — как хотите, — Вы меня уже более не собираетесь купить?

Если это не так, то прошу Вас меня больше не беспокоить.

Не рвите мне сердце, не унижайте, пожалуйста, себя.

…января 1918 г.

Петроград

5

…О чём я говорю! Какие пошлости пишу! Холодно и нечего есть! В Питере вроде бы говорят о наличии обильной еды на целых три дня. Ничего подобного. Эшелоны стоят на Урале, а кто — то их не отпускает. Может, немца боятся? Что у вас в глубинке говорят про всё это?

…Какая тут любовь и обиды! Всё так мелко против реальной жизни.

…Россия это большая клетка, или зимний, мерзкий, холодный капкан. И он, кажется, для многих уже захлопнулся… Деньги бы моей мадам Лидии не помешали… Мы одни здесь: мадам и мы. Дети, женщины и взрослые. Нет мужской защиты. Глянешь в окно — там бандиты и голодные, которые одинаково хуже зверей. Полки в кухне пустые. Месье Владимира нет, и нет от него вестей. Жив ли он? Пожалуй, прости меня, Господи, за такой прогноз, уже и нет. Иначе дал бы он хоть какую — нибудь весточку.

…1919

Петроград

6

Мсье Степан исчез в тот самый важный момент, когда нас следовало бы особенно охранять.

Как бы сам не нанялся в революционеры этот Степан — Таракан. И не донёс бы. Хотя на что доносить? Мы не богаты теперь.

…Мы сдали в наём комнату одному человеку. Отделились от него кирпичной стенкой — заложили проём. Он сам поставил такое условие, будто побаивался жить за простой занавеской, а так многие теперь делают. Из общего коридора пробили вход и поставили дверь. Теперь это вроде и не часть нашей квартиры. Как бы не стал оспаривать — кому оплачивать угол: нам или коммуне. Нет, он вроде хороший человек. Пускаем его в ванную. Но только по средам и субботам. А ему провели умывальник и удобства, тем более, что стояк как раз на границе. Ловкая вышла планировка, и хозяин доходной коммуны не был против. Наоборот, был, кажется, даже чрезвычайно рад и помогал с материалом и рабочими.

В общем, поселили мы этого прекрасного молодого гражданина. Он вроде бы из Сибири. Приехал совсем недавно. Жил где — то под крышей тут же в Питере, был в Москве.

Сначала бедствовал, а потом, говорит, вывернулся и немного, и случайно («секретно» — так он сказал) разбогател.

Такое разве в наше время бывает? То ли наследство пришло ему, то ли как? Но не знаю, не знаю и врать не буду.

Я вот смотрю на него внимательно, и не поверишь, он чем — то похож на тебя. Не манерами, нет, а чем — то духовным внутренне, и хитренький такой одновременно.

Говорю, как твоя молодая копия. Думаю, что если бы ты его увидел, то вы бы могли познакомиться и даже понравиться друг другу…

И, удивительно, но он нам подвернулся вовремя и пришёлся весьма кстати. Сильно помогает. Платит исправно. Неплохо… вернее, чисто одевается. Где работает — сам не говорит. А в прописном листке — я посмотрела тайно, записан кровельщиком в Эрмитаже. Как — нибудь сбегаю посмотреть его труд. У меня чувство, что на Эрмитаже давно исчезли работники, все, кроме сторожей, да директора. По манерам и одежде совсем не похож на деревенского. Думаю, уж не филёр ли он, или шпион какой? Хотя нам без разницы. На шпиона он не похож: языков совершенно не знает или хорошо маскируется… Да нет, нет, слишком молод, во — первых, а во — вторых, я его пробовала учить своему (забавному для вас) языку, пыталась и английскому — бесполезно: талдычит что попало и совсем не попадает в тон, и грамматику не понимает. Абсолютный неуч. Но порой рассуждает очень здраво, почти по взрослому.

И у него ещё какой — то любопытный и повышенный интерес к золотым вещицам. Спрашивал про ломбарды, про скупку предметов. Про то, сколько золото может весить и как его отличать от подделок. А я сама толком не знаю: послала его к ювелирам. Неподалёку есть Монька, так он у него консультировался. Монька сам мне проболтался.

А красоту понимает так тонко, будто он заканчивал тут «художку». Знает краски. Знает, что с чем можно мешать, чтобы со временем не произошла химическая реакция и не погубила картину. Свинец и цинк, и титан, оказыватся, в белилах есть, и ведут они себя совершенно по разному: одни разбеляют краски, а другие их разъедают. И то не все, а только по выбору. Этим он меня удивил. Юнец, а каков багаж! А вот не читает, подлец, почти ничего, как я ему книжки не всучала. И в каморке у него ни одной книги, Как так? Значит, он студентом никогда не был. Современная молодёжь ходит с книжками и газетами в руках. Это модно, несмотря на военную обстановку. И кистей, и красок ни одной…

И на дельца, и на вора мальчишка… юноша этот не похож. Видела у него новые, абсолютно не помятые стодолларовые купюры. Откуда вот у юнца такое? Странно же, да? Сам же видишь, что подозрительно. Ты когда — нибудь держал в руках доллары? Вот и я нет, только гульдены, франки и немецкие деньги.

Хотя нам и без того нечего бояться: он сам видит как мы плохо живём. А золото и все дорогие вещи мадам Лидия давно уж сдала. До этого мы так и жили: на всё ими с месье Владимиром нажитом ранее.

Кажется, наш жилец подружился со Славкой и Надюшей. Не то слово: не «кажется», а совершенно основательно «подружился». Они его обожают, и, кажется, …опять это «кажется!» Они форменно превратились в его младших брата и сестру. Щебечут, щебечут постоянно о чём — то.