И когда враг оставил поле боя, когда удалился со стыдом обратно на север, наши воины окружили тело павшего товарища и горько плакали над ним. Пролили слезы свои богатырские и похоронили доблестного друга своего прямо здесь же, на озерном берегу, решив наутро вернуться сюда, чтобы честь по чести помянуть погибшего. И вернулись, как и порешили, утром. И тогда удивлению пришедших не было предела, потому что на том месте, где вчера похоронили они своего друга, возвышался не могильный холмик, который они оставили, а огромный курган. Когда же вгляделись, то удивились еще пуще, ибо всякий, кто видел, рассмотрел в кургане этом голову павшего намедни товарища. Да, это был именно он, и не узнать его было невозможно. В молчании склонились друзья перед головой воина, ибо без лишних слов поняли – друг их удостоился чести великой, удостоился того, чтобы и после смерти голова его осталась навсегда возле любимого села, возле родной Смердыни. Такова была воля высших сил. И волю эту приняли как должное воины-смердынцы. Так с тех пор и возвышается голова воина над Глухим озером, отражаясь холмом ли, курганом ли в прозрачной воде.

И среди селян почти сразу же появилось одно поверье, которое прожило вместе со Смердынью века, которое живо и по сей день. Поверье это о том, что голова воина всегда придет на помощь тем, кто оказался в беде, тем, кого постигла неудача, тем, у кого просто какие-либо дела не ладятся. Хотите верьте, а хотите нет, но жители села Лесное (бывшая Смердынь) нередко и ныне, как и в старину, со своими бедами и печалями идут на поклон к голове воина. И голова помогает своим землякам, помогает, если видит, что приходит проситель с чистой совестью и без умысла злого. Ну а чтобы вы поверили словам моим, не сочли их сказкой или вымыслом, поведаю вам то, о чем знаю не понаслышке.

Пришлось как-то просить помощи у головы воина одному из моих друзей, доброму и мудрому крестьянину Антипу. Все у Антипа было хорошо в жизни – и благополучье в семье, и удачи в делах, и здоровье. Только вот младший из семи сыновей Антипа – мальчик по имени Никита никак не хотел учиться. И чего только не делал добрый Антип: и уговаривал сына, и угрожал даже порою – хотим мы того или нет, а родители все-таки имеют право иногда, пусть и изредка, пригрозить чадам своим, когда те совсем уж не слушаются. И старшие братья пытались уговаривать Никиту, благо сами учились и трудились исправно. Даже жена Антипа, сама добрейшая Ульяна, умоляла сына приняться за учебу, взяться за ум. Все было бесполезно.

Почему? Да потому что Никита вот такой уродился и ничего тут, как говорится, не попишешь. И родители справные, и старшие братья тоже вслед за родителями такие же справные. И только меньшой сынок не в отца и не в мать уродился по части рвения к учебе, по части прилежания. Поначалу думали еще Антип и Ульяна, что нежелание учиться в Никите от возраста – дескать, мал пока, вот и не хочет постигать науки различные. Но чем дальше, тем больше понимали, что дело отнюдь не в возрасте: Никита становился старше, а учиться не хотел по-прежнему. Вот тогда-то и решил Антип сделать то, чего прежде никогда не делал, ибо не было для этого никакого ровным счетом повода, – решил обратиться к голове воина за помощью или хотя бы за советом, а там как уж голова воина захочет, так пусть и будет.

Однако же прежде чем идти из Лесного (Смердыни) к Глухому озеру и обращаться к голове воина, решил Антип посоветоваться с женой своей, с добрейшей Ульяной. Тут надо сказать, что Антип наш всегда и во всем советовался с супругой своей почтенной – так уж повелось от самого того момента, как поженились они, а возможно, еще даже и раньше, то есть в те времена (ныне уже довольно-таки давние), когда были Ульяна и Антип еще только невестой и женихом. И ни разу еще не было так, чтобы совет, данный Ульяной мужу своему, всеми уважаемому в селе и за пределами села нашего Антипу, не был бы полезен, не пришелся бы к месту и ко двору. Что уж скрывать, была Ульяна не в пример многим прочим женщинам из села нашего и окрестностей умной, сдержанной и терпеливой. Может, потому и прожили вместе Антип и Ульяна так долго? Не знаю, все может быть. Однако, так или иначе, а и теперь прежде чем совершить столь важный шаг в жизни своей – пойти к голове воина – Антип обратился за советом к жене своей, к Ульяне.

Конечно, вы уже поняли, что ответила Ульяна на вопрос Антипа. Но для тех, кто пока не понял, я поясню – ответила Ульяна так своему доброму мужу:

– Милый мой Антип, уж и чего мы только с тобой не пробовали, чтобы сынка нашего меньшого Никитку заставить учиться. И бранили ведь даже, да? И что? А ничего ровным счетом. Так, стало быть, дорогой Антип, одно теперь осталось – пойти на берег Глухого озера. И пойти, друг мой сердечный, вместе. Я бы и одного тебя, Антип, пустила туда, да только вот боюсь малость, что ты возьмешь и ляпнешь чего не то, как уж за тобой, прости меня за прямодушье, нередко водится. Так что уж, не серчай, а придется тебе и меня взять с собою на озеро, вместе пойдем мы, Антип, на поклон к голове воина.

И Антип наш, как и всегда, впрочем, послушался жену свою, добрую и мудрую Ульяну. В тот же день, когда состоялся между супругами этот разговор, направились они от села нашего на восток. Шли сначала чистым и светлым полем; на котором в тот год уже вовсю заколосилась высокая рожь; потом пошли по лугу, который об эту пору июльскую, как уже сказал я вам, был весь сплошь покрыт васильками и колокольчиками, отчего казалось, будто небо прилегло на луг и так и дремлет здесь, не желая вовсе и не стремясь даже возвращаться к себе наверх. А как прошли лугом, то сразу и оказались там, куда шли, – оказались на самом берегу озера, что издавна зовется в наших краях озеро Глухое.

Встали Антип и Ульяна, как и было древним преданием некогда предписано, лицом к этому озеру и спиной к избушке лесника. Посмотрели на холм, на курган наш, так напоминающий голову воина, да, впрочем, этой головой и являющийся, как мы с вами уже знаем. А как посмотрели, так разом оба и заплакали. Антип плакал тихо, по-мужски, точнее даже и не плакал, а не мог, как это порою бывает, сдержать в себе сами собой набегавшие на взор и туманящие взгляд слезы. И Ульяна отнюдь не рыдала, как порою бывает с нашими женщинами даже и без всякого на то повода; добрейшая Ульяна всхлипывала, украдкой утирая спешившие куда-то по щекам солоноватые капельки. Довольно долго проплакали Антип и Ульяна, глядя на голову воина. И так ничего голове и не сказали – да и что говорить, когда и без слов все ясно!

Пошло уже солнце к закату, и тогда только добрые супруги перестали плакать, низко поклонились голове воина и рука об руку направились к себе в Смердынь. Пришли домой, когда все их сыновья уже спали. Спал и Никита. Завтра ему надо в школу, а значит, утром опять жди истории про то, как не хочется мальчику учиться и как хочется поспать еще хотя бы полчасика. Как же не любил Антип такие вот споры! Сам-то он завсегда вставал с петухами. Да и бывает ли иначе в крестьянском хозяйстве? Прямо скажу, если и бывает, то хозяйством это уже никак назвать нельзя, даже если очень захотеть.

И наутро, как повелось уже, встал Антип еще до рассвета. И прежде всего решил наносить воды на огород – июль стоял жаркий, без дождей, а огород требовал полива каждый день. Тут и Ульяна встала – пошла с подойником к коровам. Старшие сыновья спали еще, когда чуть ли не сразу вслед за Ульяной с кровати со своей соскочил Никита. Неужто в мире случилось что-то страшное? Отродясь не бывало в доме Антипа такого, чтобы сын его Никита так рано вставал сам. Отец, вернувшись от колодца с полными ведрами воды, едва их, эти полные воды ведра, не уронил. Мать охнула и присела прямо на порог. Впрочем, удивление Антипа и Ульяны носило радостный характер – ведь первый раз за все время Никиту не пришлось будить, сам мальчик взял себе да и встал, сам запросто собрался в школу, даже сам – о ужас! – пошел туда без всякого принуждения. А уж как удивились братья старшие, когда проснулись! Тут и говорить нечего.