объективность ожидаемых от сведущих лиц выводов, касающихся обстоятельств, подлежащих выяснению. Очевидно «быть достоверным свидетелем» и обладать «качествами достоверного свидетеля» — не одно и то же. Заведомо знать о достоверности будущих свидетельств конкретного лица, наверное, невозможно. Можно лишь иметь основания судить о его готовности быть искренним, объективным и беспристрастным в своих показаниях. Но такая уверенность в объективности сведущего лица если и могла базироваться, то лишь на комплексе, в том числе нравственно-психологических его характеристик.[485] Нормативное требование к «сведущим людям» обладать качествами достоверных свидетелей в Уставе было сформулировано наряду с теми, в которых говорилось об их незаинтересованности (ст. 693) и компетентности (ст. 326). Сведущее лицо должно было обладать всем этим комплексом качеств, чтобы участвовать в судопроизводстве. Если имелись любые иные, кроме упомянутых в ст. ст. 326 и 693 основания сомневаться в достоверности ожидаемых от сведущего лица сведений, то даже при отсутствии заинтересованности в деле и при подтверждении его компетентности, такое сведущее лицо подлежало отводу. Об этом праве сторон прямо говорилось в ст. 694 Устава: «До исполнения обряда присяги стороны могут отводить сведущих людей за неимением ими тех качеств, которые требуются от них законом».

Обладающим качествами достоверных свидетелей признавался лишь тот специалист, который заслуживал доверия в глазах общественного мнения. Формальным ориентиром для такой оценки конкретных лиц оказывались установленные Уставом основания для отвода свидетелей[486] — ст. ст. 444–445; 704–709; 712–717 Устава. Этими требованиями, однако, не ограничивались, оценивая качества сведущих лиц (экспертов).

Незаинтересованность сведущего лица в деле и его компетентность становились, безусловно, важнейшими качествами, которыми должны были обладать сведущие лица, но они оказывались только внешними предпосылками для обладания качествами «достоверных свидетелей», причем далеко не исчерпывающими всех тех требований, которым должны были отвечать специалисты, привлекаемые в уголовное судопроизводство. Доверие к сведущим лицам как к достоверным источникам специальной информации в общественном сознании формировалось по мере приобретения ими репутации профессионалов, честно и добросовестно исполняющих свой служебный долг. Качеств «достоверных свидетелей» сведущие лица добивались в прошлом благодаря своей безукоризненной репутации высоких профессионалов, к которым судебные деятели могли относиться с полным доверием и убежденностью в их объективности, беспристрастности, бескомпромиссности в решении принципиальных вопросов. Выдающиеся юристы ХIХ века всякий раз, выступая в судебных процессах и оценивая экспертные заключения, обращали внимание присяжных именно на эти качества экспертов.[487]

Кроме того, в отличие от современного предупреждения об уголовной ответственности эксперта за дачу ложного заключения, которая некоторыми современными учеными ошибочно расценивается как гарантия его объективности,[488] Устав требовал приводить их к присяге. Еще с реформ Петра Великого для каждого приводимого к присяге она воспринималась не как угроза уголовного наказания, а как нравственное испытание, в котором любой, нарушивший «очистительную присягу», обрекал себя на «муку вечную».[489] В общественном мнении присяга ассоциировалась с готовностью предстать в случае ее нарушения перед Божьим судом и поэтому как гарантия получения достоверных сведений от допрашиваемого имела больший смысл, нежели предупреждение об уголовной ответственности за нарушение обязательства говорить правду. В наши дни предупреждение об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний постепенно утрачивает свой смысл. Подтверждением тому данные статистики, согласно которым эти меры к потерпевшим, свидетелям и экспертам практически не применяются, несмотря на то что по некоторым данным, каждый четвертый свидетель, и каждый шестой потерпевший меняют в суде свои показания.[490] В отношении к сведущим лицам институт предупреждения об ответственности в наши дни вообще исчерпал себя как гарантия получения от них достоверных и объективных заключений по специальным вопросам. Профессиональных экспертов достаточно приводить к присяге при вступлении в должность и не вынуждать всякий раз, получая поручение на проведение экспертизы, расписываться в своей благонадежности. В этом отношении, несомненно, прав был Р. С.Белкин, написав: «Следует отказаться от существующего порядка предупреждения эксперта об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения и за отказ от дачи заключения, сохранив его лишь при привлечении для производства экспертиз специалистов, не являющихся сотрудниками специализированных экспертных учреждений».[491] Сомнения по поводу необходимости предупреждать экспертов об ответственности за дачу заведомо ложного заключения и за отказ от дачи заключения с обоснованием необходимости отказаться от этого института ученые высказывали и ранее, более полувека назад, но, к сожалению, они так и не были услышаны.[492]

Устав уголовного судопроизводства 1864 года оказался более «современным» по сравнению с создателями первых советских УПК и в вопросах реализации принципа состязательности применительно к использованию специальных познаний сторонами в уголовном судопроизводстве. В отличие от УПК и 1923 и 1960 года Уставом было предусмотрено право сторон, участвующих в производстве окружного суда, «просить о вызове в суд не только свидетелей, но и сведущих людей для объяснения какого-либо предмета или для проверки сделанного уже испытания…» (ст.578 Устава). Нечто аналогичное появилось в УПК РФ только в 2001 году с принятием нового кодекса (ст. 271 УПК РФ).

Правда, надо признать, что в законодательных решениях проблемы использования специальных знаний УПК РСФСР 1923 года ввел одно, действительно принципиально важное новшество, которое в последующем все поколения ученых оценивали исключительно как положительное явление в истории становления института судебной экспертизы. Этим новшеством стало нормативное признание заключения эксперта самостоятельным источником доказательств (ст. 58), которое подвело итог дискуссии о том, что с точки зрения доказательственного права представляет собой этот документ, в котором отражались ход и результаты экспертного исследования? Самостоятельный вид доказательств, дополнение к личному осмотру или особый вид «приговора научного судьи»? Дав однозначный ответ на этот вопрос, законодатель фактически закрыл некогда активно обсуждавшуюся тему о возможности или невозможности для следователя и судьи, несведущих в специальных вопросах, давать оценку, в том числе научной обоснованности экспертных заключений. Для обсуждения оставался лишь вопрос о том, исходя из каких критериев следует это делать. К этой дискуссии, имеющей давнюю и поучительную историю, было бы полезно вернуться сегодня. Первые шаги в данном направлении уже предприняты.[493]

Заметными с точки зрения позитивных изменений стали и законодательные нововведения УПК РСФСР 1960 года, который оказался более широко представлен нормами, устанавливающими правила привлечения сведущих лиц к участию в расследовании и судебном разбирательстве уголовных дел, и в этом смысле имел несомненные преимущества перед УПК 1923 года. Экспертиза стала в полном смысле слова самостоятельным процессуальным действием. В ее производстве по новому закону следователь уже мог