текст записки, недостаточно было обнаружить совпадения только одного общего признака почерка — наклона, и констатировать сходство нескольких букв. Вывод проведенной в конце ХIХ века судебно-почерковедческой экспертизы, в котором, судя по выступлению адвоката, утверждалось о написании текста записки конкретным лицом, по современным меркам нельзя признать научно обоснованным. Но не потому, что этот вывод оказался «решительно делом вкуса» (надо думать эксперты и в ХIХ веке не были столь примитивны в своих суждениях), а потому, что положительный вывод о тождестве был сформулирован без анализа имеющихся различий в общих и частных признаках почерка, без оценки криминалистической значимости всего комплекса совпадающих и различающихся идентификационных его признаков с точки зрения их устойчивости и частоты встречаемости. Но такой анализ почерка в ХIХ веке был еще невозможен, ибо участники уголовного процесса, состоявшегося более ста лет назад, знали много меньше о почерке, чем мы знаем сегодня, что было вполне естественно.

Несовершенство специальных познаний, несомненно, оказывалось в прошлом препятствием на пути их активного использования в уголовном судопроизводстве. Исправить этот «недостаток» можно было лишь со временем, по мере совершенствования знания в тех областях, которые в уголовном процессе привлекались как специальные.

Иное дело с законотворчеством.

В ранних источниках процессуального права можно обнаружить немало интересных законодательных решений проблемы использования специальных познаний в уголовном судопроизводстве, о которых сегодня часто рассуждают как о новом и прогрессивном, обнаруживая их в современном законодательстве, и не подозревая, что эти решения либо напрямую заимствованы из источников дореволюционного уголовно-процессуального права, либо имели в них свои исторические корни.

Вспомнить о законодательных актах прошлого нелишне, ибо в них содержатся важные даже с точки зрения современного взгляда на сущность данного института положения, позволяющие при наличии к тому законодательной воли учесть и с пользой применить исторический опыт для совершенствования нормативно-правовой базы института специальных познаний в интересах правосудия. Возможно, излишне резко, но, по сути, верно, дали оценку нашей «забывчивости» и невниманию к прошлому В.Лившиц и Л.Прошкин: «Мы, лишенные правовой памяти, ведущие отсчет существования уголовного процесса от первых декретов о Суде и Инструкции об организации советской милиции с удивлением дикарей обнаруживаем, что те проблемы, которые мы мучительно пытаемся решить сегодня, занимали незаурядные умы русских юристов сто лет назад».[468] О некоторых из таких проблем, касающихся правового регулирования института специальных познаний в аспекте исторического развития, и пойдет речь ниже.

Как выяснил известный исследователь истории отечественной криминалистики профессор И. Ф.Крылов использовать специальные знания в форме экспертизы в отечественном судопроизводстве начали с ХVI века, однако, общей законодательной регламентации экспертных исследований долгое время не существовало.[469] Первые сведения о привлечении сведущих лиц для решения вопросов, возникающих в процессе судебных разбирательств, относятся к началу ХVI века,[470] а первые нормативные правила привлечения «сторонних людей» для выполнения функций экспертов содержались уже в Уложении 1649 года. Попытки правового регулирования деятельности сведущих лиц в правоприменительной сфере можно обнаружить и в Указе от 9 декабря 1699 года «О порядке исследования подписей на крепостных актах в случае возникшего о подлинности оных спора или сомнения».[471] Затронутые в нем вопросы относилось к исследованию документов при разрешении споров, которые в современном восприятии ассоциируются с разбирательством по гражданским делам. Надо заметить, что вообще нормативная база для разработки криминалистических рекомендаций и методики исследования документов впервые была проработана именно в гражданско-процессуальном, а не уголовно-процессуальном законодательстве. «По подозрению в подлоге акта, — говорилось, например, в ст.698 Устава уголовного судопроизводства 1864 года, — не признанного еще подложным со стороны суда гражданского, суд уголовный производит исследование по правилам, постановленным в Уставе судопроизводства гражданского (ст. ст.547–554)».[472]

Лишь в начале ХVIII века Воинским Уставом Петра Первого были нормативно урегулированы случаи применения специальных познаний для целей выяснения обстоятельств преступления. Правда, касались они только установления причин смерти лица, ставшего жертвой преступления.

Обращает на себя внимание то, что эти специальные познания были не просто упомянуты в нормах права как таковые, а предложены законодателем для обязательного применения. В Воинском Уставе Петра I, принятом в начале ХVIII века, впервые появляется норма (Арт.154), где сказано буквально следующее: «Того ради зело потребно есть, чтоб сколь кто умрет, который в драке был избит, поколот или порублен будет, лекарей определить, которые бы тело мертвое взрезали, и подлинно разыскали, что какая причина к смерти его была, и о том имеют свидетельство в суде на письме подать, и оное присягою своею подтвердить».[473]

Оказывается, законодатель уже в те далекие времена, сознавая важность установления причин смерти лица, потерпевшего от преступления, в то же время ясно понимал, что сделать это без специальных медицинских исследований невозможно, и потому придал им характер обязательных, установив соответствующие нормативные правила. Обязанности «лекаря» выяснять причины смерти, равно как и требование Устава «под присягою подтвердить» письменно свои выводы, можно обнаружить и в последующих законодательных актах, относящихся к уголовно-процессуальной сфере деятельности, в том числе и в современных формулировках соответствующих норм УПК РФ 2001 года.

Тем не менее, специальной правовой нормы, которая регулировала бы общие вопросы использования специальных познаний в уголовном судопроизводстве, российское законодательство того времени еще не знало. И лишь во второй половине ХIХ столетия с принятием Судебных Уставов уголовного и гражданского судопроизводства 1864 года в законе появилась обобщенная процессуальная фигура «сведущих людей». К ним Устав относил достаточно большую группу представителей разных профессий: врачей, фармацевтов, профессоров, учителей, техников, художников, ремесленников, казначеев и лиц «продолжительными занятиями по какой-либо службе или части приобретших особенную опытность» (ст. 326 Устава уголовного судопроизводства 1864 года). Науку в этом перечне представляли «профессора». Указания на ученое звание было, очевидно, достаточным для расширительного толкования данной нормы. Принадлежность к «профессорскому сословию» всегда ассоциировалась с категорией людей, являющихся носителями научных знаний. Представительство же специалистов, основывающих свои знания на навыках и умениях, Устав никак не ограничивал, предлагая лишь примерный перечень отдельных специальностей и требуя от этих лиц лишь обладания «особенной опытностью», приобретаемой благодаря продолжительности занятий по какой-либо службе или части.

Интересно, что Устав УС допускал привлечение «сведущих людей» для участия не только в делах, подведомственных «общим судебным установлениям», по которым проведение предварительного следствия было обязательным (ст.325, 690 Устава), но и в тех, которые относились к ведению мировых судей и велись в упрощенном порядке