— Закопать нужно ночью, а то, как собака, начнет смердеть, холерою заразит.

Богун вышел из хаты, с губ не сходила закаменелая, злая улыбка. Заплаканную жену в последний раз обнял и поцеловал при всем народе. На боку у Богуна висела старая отцовская сабля.

— Вот наше рало в нынешние времена, люди добрые! — крикнул Карпо соседям, хлопая рукой по сабле. — Панов бороновать надо, а земля пусть немного подождет. Пойдем, кто согласен на это…

И пошел, высоко подняв голову. Не оглядывался, но знал, что идет не один. И действительно, за ним шла большая толпа, вооруженных односельчан. За селом они остановились, низко- поклонившись родному селу, и по целине прошли за Богуном в лес, на большой казачий шлях.

В вечерних сумерках терялись очертания предметов, лес густел и оживал ночными привидениями. Карпо Богун и его товарищи спешили пройти лес еще до наступления темноты, чтобы к ночи поспеть в Мацийовичи. Ноги, уставшие за несколько дней ходьбы, передвигались автоматически, голоса охрипли, лица загорели на весенних ветрах. Шли вразброд. Растянулись по дороге, иногда останавливались, чтобы собраться, и опять двигались. Уже завиделся сквозь дорожную просеку тонкий дымок из трубы крайней хаты, стоявшей на пригорке, когда Богун, вышедший на опушку леса, услышал позади шум.

Остановился, чтобы узнать, отчего так горячо зашумели отставшие товарищи. И пошел назад.

На дороге стоял всадник, окруженный- людьми Кар по.

— Это кто? Отчего задержались, ребята? — заспешил к ним Карпо.

— Лях! — крикнуло несколько голосов.

Лях оглянулся на Богуна. Он все еще сидел в седле, однако поводья были уже не у него в руках. Таврованный жолнерский конь поводил ушами, прижимал их при каждом движении незнакомых людей. Лицо молодого всадника расплывалось в сумерках, но все же Карпо Богун приметил на нем тревогу и напряжение.

— Кто такой? — еще раз спросил Карпо, желая показать всаднику, что он тут старший.

На диво высокий, хотя и охрипший голос юноши смело зазвенел:

— Положим, что имя мое… Роман. Роман из Олики, например. Пожалуйста, пан, отдайте мне поводья, очень спешу.

— Постой, постой, казаче, успеешь. Скажи прямо: кто такой, к кому едешь?

Юноша испуганно огляделся, и недавняя решительность, просквозившая было в его движениях, погасла. Его окружили так плотно, что нечего было и думать о бегстве. В этом диком лесу от этих людей избавишься разве вместе с собственной жизнью, попробуй только один положиться на свою силу.

— Скажите хоть мне, кто вы, какого войска люди.

Допрашиваете меня, а сами не говорите, кто вы такие. Что вам нужно от меня? Пристало ли воинам останавливать мирного всадника? Я панский слуга.

— Синявского?

— А что, если бы и не Синявского? Вы не сказали, кто вы такие.

Богун вплотную подошел к всаднику, опустил глаза в землю, приказал:

— Слезай! — и только тогда посмотрел на всадника. Всадник метнулся рукой не к боку, где должна бы висеть сабля, а… в пазуху. Но Карпо подпрыгнул и ловко схватил эту руку, в которой уже оказался кривой турецкий кинжал. Карпо сжал в кулаке кисть всадника и вынул из нее кинжал.

Всадник застонал и зашатался в седле. А Карпо быстро распахнул одежду на груди, всадника и отступил.

— Девушка… — тихо промолвил он, словно для того лишь, чтобы уверить в этом самого себя. — Признавайся, девушка, не то догола разденем, не укроешься!..

— Да… Правда… Отпустите меня.

— Э, нет, казак в юбке! Признавайся, куда и зачем спешишь? Хлопцы, обыщите-ка ее, это, может быть, шпик коронный. Только… обыскивайте где следует, а… пазуху пусть сама вывернет…

— Постойте! Так вы…

— Мы… наливайковцы! — отрубил Карпо, впервые с тех пор, как вышли из Лесников, присваивая себе это грозное имя.

И еще больше удивился: девушка стремглав соскочила с коня, залепетала:

— Наливайковцы? Так ведь к нему-то я и опешу!.. Помогите. Две недели блуждаю в степях и лесах, не могу найти этого… ветра в поле. Мне нужно важное… слово сказать сотнику.

Эта новость настолько поразила Богуна и его товарищей, что они забыли и про обыск. Переодетая девушка-всадник две недели ищет Наливайко в степях Украины! Дело, у нее, верно, не простое. Кто поверит ей, что любовь к этому казаку заставила ее сесть в седло и погнала по такой распутице в степи и леса навстречу опасностям? Карпо с нескрываемым интересом слушал рассказ девушки, но ни одному слову не верил. Любить так, как эта девушка полюбила Наливайко, можно. Такой девушке не стыдно полюбить его, и кто бы пренебрег любовью такой прекрасной, да еще и смелой молодой девушки? Но хранить эту любовь, ожидая где-нибудь в замке, пусть и в Олике, а то даже и в селе, гораздо естественнее, чем растрачивать ее на Ветру и по бездорожью. Врет девка…

— Хорошо, — согласился Карпо, потому что уже надвинулась ночь. — Мы согласны взять тебя с собой и сдать Наливайко такой… как есть. Но коня заберем себе. И кинжал. Такие, как ты, влюбленные, иногда и до сердца любимого достать могут. А конь для отряда пригодится.

Девушка вздохнула и молча покорилась. К седлу ее коня приторочены шаночки с продуктами, а кинжал Карпо заткнул себе за пояс. Повинуясь какому- то внутреннему чувству самозащиты, придвинулась поближе к Богуну и без принуждения пошла. Неохотно отвечала на вопросы Карпо, скупыми, безразличными фразами прикрывая свои тайны. Самый ловкий дипломат не сумел бы найти в ее ответах хотя бы намек на действительную причину ее путешествия.

В это время в село с другой стороны вступал довольно большой казачий отряд. Атаманов своих называли Дурный и Татаринец; орали о панах, будто ворвались в какой-то замок, а не в село. Село заголосило. На Карпо с его людьми не обратили никакого внимания, сбегались к корчме на площади. Скоро там запылал костер, туда бегом поспешали наиболее смелые сельские парии и мужчины. Уже выкатили две бочки хмельного варева из корчмы, над которой начальствовал сам атаман Дурный. Из костра валил дым, а кроваво-черное пламя освещало атамана на бочке, как духа преисподней. Громовым голосом он благословлял этот ночной пир:

. — Братья-казаки! Вот и добыли мы себе волю, уйдя от Северина Наливайко. Казак, что ветер, гуляет, не зная границ и преград. Хватит, находились с Наливайко, наслушались про волю казачью, а он снова на Сечь ведет… Вот где наша свобода и хлеб казачий! Пей, братия, сегодня, а завтра пойдем по Украине. Присоединимся к гетману Лободе, если самим трудно станет, и поднакопим себе достатки… Я первый пью за это и вам велю, Пусть икнется Северину, а