личного благоденствия и свободы от государственного вмешательства. Негласные уступки друг другу в послевоенном устройстве станут со временем отличительной чертой всех партий, но это произойдет не сразу.

При Стаффорде Криппсе экономия еще более ужесточилась. Первоначально общество отреагировало предсказуемым возмущением, но постепенно, когда стало понятно, что и в новых аскетичных условиях обычная семья вполне способна существовать, пусть и не слишком комфортно, настрой смягчился. Англичане продолжали испытывать определенную досаду, но зато, несмотря на продолжающийся дефицит товаров, они наконец наслаждались роскошью, недоступной им веками, – чувством благодарности. Едва новое правительство переступило порог кабинета, оно тут же начало выполнять свои обещания, и главным среди них была концепция, что никто на этих островах не должен больше бояться болезни или бедности. В 1942 году либерал Уильям Беверидж написал работу о «пяти великанах»: нужде, недуге, невежестве, запустении и бездействии. Под «невежеством» Беверидж понимал недостаток образования, под «запустением» – убогие жилищные условия, под «бездействием» – безработицу. А разбираться с «великанами» может и должно государство. Так, в 1946 году парламент принял Закон о национальном страховании, предусматривающий выплаты по безработице и болезни, а также пособия матерям и вдовам: никто принципиально не должен голодать. Закон о производственных травмах обеспечивал поддержку раненным на работе, а Закон Батлера гарантировал всеобщее бесплатное образование. Оставалась проблема здравоохранения, и на ее решение ушло значительно больше времени. Однако с 5 июля 1948 года, спустя три года после выборов, рабочий, клерк, шахтер, акушерка, швея, а также их дети могли пойти к доктору, не боясь потратить хоть пенни. Лейбористы видели здесь великое новое начало великой новой эры. «Это настоящий социализм, – заявлял Энайрин Беван и добавлял: – И настоящее христианство тоже, знаете ли».

Происходила революция, не имевшая ранее явного прецедента. Что бы там ни думал Г. К. Честертон, монастыри и обители дореформационной Англии отнюдь не являли собой «Божьи харчевни, нагих и сирых приют»[72]. Да и создатели тюдоровских законов о бедных и приходской системы помощи не имели в виду концепцию всеобщего здравоохранения. Викторианские поправки, внесенные в эти законы, преподавали урок о том, что болезнь следует рассматривать как прямое следствие безответственной и безалаберной жизни. Даже сравнительно прогрессивные нововведения Закона о страховании 1911 года распространялись только на работающее население.

Пайки, конечно, привели нацию в подтянутую физическую форму, но это не уберегло людей от болезней. По-прежнему свирепствовал туберкулез, «белая чума» викторианцев, а рентгеновских установок для его диагностики не хватало. Дифтерит у ребенка мог легко привести к удушью. Рахит и полиомиелит инвалидизировали молодых так же, как и век назад. Случались смертельные исходы от кори. Скарлатина, оспа и грипп встречались ничуть не реже, чем раньше. Кроме того, народ попросту измотался. Лица бедняков выделялись сразу – впалые щеки, отвисшие челюсти, серые зубы-пеньки и плоский профиль, как у щелкунчика. И как будто мало было антисанитарии, перенаселенности и черствого отношения, детей продолжали кормить на викторианский манер, заменяя грудное молоко искусственными крахмалистыми смесями. Вообще, искусственное вскармливание для младенцев несло не меньше угрозы, чем ужасная гигиена. Во времена, когда обычная диарея могла убить маленького ребенка в считаные дни, больничные администраторы порой по полдня заполняли свидетельства о смерти. Вырисовывался мрачный и уродливый дисбаланс в оказании помощи богатым и бедным. В Ист-Энде на одного врача общей практики приходилось 18 000 человек, а в пригородах – «один отвечал за 250 человек». Бедным приходилось откладывать деньги на случай внезапной болезни, а если денег не было, люди расплачивались продуктами – например, яйцами или овощами.

Медицина во всех смыслах была делом сугубо личным. Даже больницы финансировались благодаря благотворительным акциям или частным патронам. Фигура доктора стояла особняком. Вы не ходили к нему – это он приходил к вам. В больничном мире доминировал консультант, сопровождаемый толпой подчиненных, словно король – свитой. Любые теплые чувства, испытываемые больничным доктором или врачом общей практики к своим пациентам, можно считать случайностью. Однако меркантильное отношение к больным объяснялось просто. До формирования национальной системы здравоохранения врач покупал право на практику. Как всякий другой профессионал, он стремился расширить и улучшить свой бизнес, а потом, возможно, выгодно продать его. Он вкладывал в свое дело капитал и, естественно, желал сохранить его.

Най Беван считал, что незачем оставлять эту систему в таком виде. Его отец «умер от пыли», как это называлось на шахтерском жаргоне. Сам министр начал трудиться на шахтах Тредегара в 12-летнем возрасте. Он рассказывал, как еда в тарелке служила семейным календарем: если там было почти пусто, значит, выходные. «Моя душа переполняется горечью, – писал он, – когда я вижу… болезненные и осунувшиеся лица моих сородичей… Должен существовать иной способ организации помощи». И да, он существовал, причем находился совсем близко. Общество медицинской помощи Тредегара основали в конце прошлого века с целью предоставлять местным рабочим лечение, которое они в противном случае не смогли бы себе позволить. Рабочие вносили из зарплаты по «трехпенсовику в неделю» и затем получали бесплатную медицинскую, стоматологическую и офтальмологическую помощь. Все это представляло собой, как выразился один местный, «мини-национальную систему здравоохранения». Беван взял ее за образец.

Закон о национальной службе здравоохранения провели вместе с остальным социальным законодательством, правда, остальное законодательство не требовало столь тщательной подготовки. Консервативная партия под руководством Черчилля возражала против предложений Бевана по причинам дороговизны. Беван хотел создать по-настоящему общенародную службу, в которую вкладываются ее работники, но которая поддерживается налогами. Однако, спорили его противники, она будет дорогостоящей, громоздкой, неэффективной и, учитывая необходимый высокий уровень налогов, поставит под угрозу свободу англичан. Уж конечно, такого рода вопросы можно передать местным властям, но народ жаждал социальных перемен; иначе ради чего велась война?

3 января 1948 года Беван публично озвучил свою цель: всеобщая бесплатная медицинская помощь к 5 июля этого же года. В своей речи министр рассуждал: «Знаете, существует такое представление, что если чего-то мало, то этим малым особенно дорожат… Но это не ортодоксальное правительство, и я не ортодоксальный министр здравоохранения». С такой оценкой соглашались самые непримиримые его оппоненты – сами врачи, интересы которых представляла Британская медицинская ассоциация (БМА).

Члены БМА к тому времени уже имели репутацию «ударных частей» среднего класса. В их сознании предлагаемая реформа приравнивалась к вторжению государства в сферу медицины. Возражения выдвигались не такие меркантильные и корыстные, как могло показаться; позже учителя выразят похожее беспокойство насчет общенациональной школьной программы. А как бы отреагировали юристы на предложение стать государственными служащими? К началу 1940-х медицина стала по-настоящему научной дисциплиной, и врачи заслуженно гордились своими достижениями.

Доктор Чарльз Хилл, лидер оппозиции Бевану, во время войны работал «радиодоктором», предлагая незамысловатые советы 14 миллионам слушателей – голосом таким же мягким, как свежеиспеченный хлеб. Теперь, выступая по телевидению с протестами против реформы, он