поданное в гостиной. Также он не отказался от хереса и не стеснялся подливать себе из бутылки, стоявшей на низком журнальном столике. Когда Агнес ушла в кухню, чтобы проследить за горячим, мужчины не знали, о чем говорить. Роберт был страстным футбольным болельщиком; Бретуэйт совершенно не интересовался спортом. Роберт спросил, чем занимается Бретуэйт, и тот лишь неопределенно повел рукой. Он вообще говорил мало, но все же высказался, что Агнес «красивая баба». Роберт ответил смущенным «спасибо». Для него стало большим облегчением, когда Агнес вернулась в гостиную и объявила, что ужин готов.

Стол был накрыт в маленькой столовой, что примыкала к кухне и соединялась с ней прорезанным в стене окошком. Агнес приготовила coq au vin[29] и сообщила Бретуэйту, что это французское блюдо. Они с Робертом собирались свозить сыновей во Францию, когда те чуть-чуть подрастут. Очень важно, сказала она, чтобы у подрастающего поколения была возможность познакомиться с иностранной культурой. Тут Бретуэйт наконец разговорился. Может быть, потому, что поел, или выпил слишком много эля, намешанного с хересом, или просто потому, что разговор случайно коснулся темы, которая была ему интересна. Следующие полчаса Бретуэйт развлекал Беллов рассказами о своих похождениях во Франции после войны, в том числе – о многочисленных сексуальных победах. После одного особенно пикантного эпизода Роберт запротестовал, что подобные разговоры не стоит вести в присутствии его супруги. Бретуэйт посмотрел на него, изобразив искреннее изумление. «У вас двое детей, – сказал он. – Наверняка было время, когда она и сама была очень не прочь хорошо пошпилиться». Агнес разрядила обстановку, начав убирать со стола. Бретуэйт беззастенчиво разглядывал ее в упор. Она ушла в кухню готовить десерт, тихонечко напевая себе под нос. Мужчины сидели в молчании. Вернувшись за стол, Агнес завела разговор о переменах, произошедших в городе, пока здесь не было Бретуэйта. Бретуэйт сказал, что он никаких перемен не заметил.

В какой-то момент Роберт поднялся наверх, чтобы проверить, как спят сыновья. Бретуэйт повернулся к Агнес и пристально посмотрел на нее. Она почувствовала, что краснеет. Затем Бретуэйт вроде как извинился. Он не хотел никого оскорбить или обидеть, он просто отвык находиться в вежливом обществе. Агнес уверила его, что она совсем не обиделась. Ей очень приятно принимать у себя такого образованного, искушенного гостя. Он, наверное, считает их с мужем дремучими провинциалами. Бретуэйт ответил, что нет. Он так не считает. Вечер закончился достаточно миролюбиво, но Беллы больше не приглашали к себе Бретуэйта.

Старый дом Бретуэйтов на Уэстлендс-роуд находился в запущенном состоянии. На крыше не хватало нескольких черепиц, дождевая вода просочилась на чердак, и потолки на втором этаже заметно просели. Размокшая штукатурка осыпалась на пол в коридоре, и ковер прогнил насквозь. Обои на лестничной клетке отслаивались от стен. Весь дом пропах плесенью и сыростью. Кроме родительской спальни Бретуэйт пользовался только кухней, которую обогревал примусом. В первые месяцы в Дарлингтоне он пил по-черному. Редко когда поднимался с постели раньше полудня. Завтракал сигаретой и глотком виски, бутылку с которым всегда держал рядом с кроватью и старался не допивать до конца вечером накануне. В доме не было горячей воды, так что гигиенические процедуры сводились к минимуму. Одежду Бретуэйт не стирал никогда. Он совсем исхудал. Все вечера он проводил в пивной на Хай-Нортгейт. Сидел за столиком в дальнем углу, пил крепкое пиво, кружку за кружкой, и тупо таращился в одну точку. Он выглядел как опустившийся бомж, но у него были деньги, так что владельца питейного заведения, Брайана Армитеджа, ничуть не смущало присутствие такого клиента. Бретуэйт не проявлял враждебности по отношению к другим посетителям паба, но и не участвовал в обсуждениях новостей или местных сплетен. Его тоже никто не трогал: сидит человек, и пусть сидит. По дороге домой он запасался сардинами в банках и консервированным персиковым компотом в бакалейной лавке на Норткот-Террас. Потом сидел у себя в кухне до поздней ночи, устроившись на диване, который перетащил из гостиной, читал книги и пил виски. Иногда засыпал прямо в кухне, иногда добирался до спальни на втором этаже.

«От меня ничего не осталось, во всех смыслах слова, – писал он позднее, сравнивая себя с бестелесным голосом из романа Сэмюэла Беккета «Безымянный», потоком сознания, оторванного от реальности физического мира. – Это было своего рода освобождение. Я не думал вообще ни о чем, кроме физического выживания. И все-таки, несмотря на все попытки утопить разум в алкоголе, он продолжал беспрестанно меня донимать. Он никак не желал отключаться».

Но весной все изменилось.

«Я проснулся однажды в апреле, – писал Бретуэйт, – и увидел луч света, проникший через неплотно задернутые шторы. Я оглядел комнату. Все вокруг было грязным. Стены в пятнах. Ковер в пятнах. Постель тоже в пятнах. Я сам весь в грязи. Я спустился на кухню. Пол заставлен пустыми бутылками. В углу свалена куча консервных банок. В мусоре копошились мыши. Мне стало противно и мерзко от себя самого. Кажется, я окончательно опустился».

В тот же день или чуть позже Агнес Белл поняла, что в соседнем доме идет генеральная уборка. Сначала в маленьком дворике перед домом появились коробки с пустыми бутылками и прочим мусором. Потом Бретуэйт вынес на задний двор всю старую мебель и разрубил ее топором. Он хотел ее сжечь, но она отсырела и не загоралась. Еще почти месяц обломки лежали на улице, напоминая обветшавшую скульптуру. Затем Бретуэйт принялся расчищать заросший сад и часто работал с утра до вечера, почти без перерывов. Агнес подходила к забору, разделявшему их участки, и беседовала с Бретуэйтом. Иногда приносила ему чашку чая. Бретуэйт был рассеян и отвечал невпопад, но держался достаточно дружелюбно и не отпускал никаких сальных шуточек. Однажды он спросил у Агнес, знала ли она его отца, но она покачала головой. Кажется, он огорчился, когда Агнес сказала, что не помнит скобяную лавку на Скиннергейт. Она была слишком юной. «Отец гордился этим домом, и посмотри, что с ним стало теперь», – сказал Бретуэйт и продолжил срезать сорняки. Как-то утром в субботу Агнес увидела Бретуэйта на крыше. Он пытался восстановить недостающую черепицу. Она испугалась, что он упадет, и попросила Роберта подержать ему лестницу. Хоть и с большой неохотой, тот все-таки выполнил просьбу жены. «Ты пришел держать лестницу или хочешь, чтобы я грохнулся?» – крикнул ему Бретуэйт. Когда мебель на заднем дворе окончательно высохла, Бретуэйт ее сжег, а на освободившемся месте поставил маленький столик и стул.

В течение нескольких месяцев миссис Белл наблюдала, как ее сосед (часто