Мурашки побежали по его спине от ощущения, что он уже склонялся вот так же… над ложем умирающего, произносил эти же слова. Стряхнув оцепенение, сыщик взял полотенце, вытер мокрое лицо Савина. Тот задышал ровнее, чуть порозовел – капли возымели действие. Но времени, судя по состоянию больного, было в обрез.

– Не умирай, братец! Скажи сначала, кого ты подозреваешь!

– Он… меня выдал. Думал, я… сдохну на нарах. А я выжил, вернулся… только… так и не нашел с-суку…

– Кто он? Назови!

– Клещ… так его ребята окрестили. У него фамилия была… Клещев…

– А имя?

– Валерий Клещев… правая рука Шершина, Дракона то есть. При его предшественнике Клещ в «шестерках» начинал, быстро втерся в доверие, предан был, как собака! Во всем подражал… барина из себя корчил, знатока восточных традиций! У него тоже предки из этих… из бывших, но Шершин хоть придерживался своих законов чести, а Клещев… гнилым внутри оказался. – Ненависть блеснула во взгляде Савина, придала ему сил. Речь стала внятной, ровной. – Поп говорил, прости, мол, всех, кто тебе зло причинил! – продолжал Савин. – Как же такое простить можно? Клещ прикидывался верным товарищем, а сам… черное дело замыслил.

– По-твоему, жемчужину Клещ украл? – наклонился к нему Всеслав.

– Он… больше некому.

– Почему ты так решил?

Бывший букмекер дышал часто, со свистом, – видно, легкие у него совсем никуда не годились.

– Клещ на одну бабу… глаз положил… – с остановками вымолвил он. – Дурной сделался… свихнулся просто. Может, подарок царский… хотел ей преподнести, а может… занять место… главаря. Только не вышло у него. И власть, и баба… Шершину достались.

– Что ж, никто об этом не догадывался?

– Когда все налаженное стало рушиться… начались междоусобицы, стычки с ментами… посыпались облава за облавой… как-то не до размышлений было. Думали, ясное дело… разбирались… но он хитрый оказался… всех вокруг пальца обвел! – Савин закрыл глаза, сделал паузу, отдыхая. – Я уже за решеткой голову себе ломал… как да что. Прикидывал, каждую мелочь… перебирал в памяти… сопоставлял одно с другим, и дошло до меня… кто среди нас завелся. Гад ползучий! Осторожный, расчетливый… семи пядей во лбу. А Шершин до последнего ему… доверял. Знал, что… Клещ без ума от его бабы, даже гордился, – мол, вот, какого я дружка заимел… ни соперничества, ни ревности промеж нас нету.

– О какой бабе ты говоришь? – не вытерпел сыщик. – Как ее звали?

Больной устал, побледнел, он еле шевелил губами.

– Ка… Катерина. Дракон потом, когда учуял, что дело дрянь… опять же Клещу бабу с дитем поручил. Или тот сам от его имени помогал ей… сперва деньгами и заботой… а после известия о гибели Шершина в Шанхае… увез ее куда-то и сам пропал.

– Откуда ты знаешь?

– Со… сорока на хвосте… принесла. На зоне… свой телеграф… – Савин отдышался и продолжил: – Тогда же передали… что часть казны Дракона исчезла. Основные средства… лежали в гонконгском банке, а часть… в тайнике хранилась. То ли Шершин с собой… прихватил, то ли… кто другой… захапал. Я на Клеща грешу… они с Катериной будто в воду канули. Ищи-свищи! В тайге человека найти…все равно, что иголку в стоге сена. А ты спрашиваешь… жив ли Дракон?! Он бы… глаз не сомкнул, пока не отомстил…

В горле у Савина заклокотало, захрипело, и он надолго замолчал, пережидая приступ. Всеслав лихорадочно подбирал следующий вопрос, понимая, что он может оказаться последним. Бывший букмекер был плох, не зря он вызывал к себе священника.

– У Шершина были другие женщины?

– До Катерины? – больной приподнял веки. – Была супруга… невенчанная. Он ее бросил… ради новой зазнобы.

– А дети?

– Кажется… был ребенок, но точно не скажу. Не знаю…

– У кого я еще мог бы расспросить о последнем Драконе? – без особой надежды спросил Смирнов.

– Дракон… последним не бывает… он… всегда возвращается…

Сыщик не понял, однако переспрашивать не рискнул. Савину все труднее давались слова, дыхание прерывалось, губы синели.

– У него… в Москве… было лежбище… – простонал он. – Когда… пришлось решать… где надежнее отсидеться… Шершин вы… вы-брал Шанхай. Я… предупреждал… чужая земля не мать… а мачеха…

Всеслав наклонился к уху больного, задал последний вопрос, от которого многое зависело.

– Как я могу узнать Клеща? У него есть особые приметы?

– Ми… зинец…

– Что именно с мизинцем? Кривой, татуированный… отсутствует? Что?

– Н-нет…

– Нет мизинца? – догадался сыщик.

Савин в знак согласия опустил веки.

– На какой руке? На правой, на левой?

– На… ле…

Глаза больного закрылись, сознание покинуло его. Но главное он сказать успел – у Клеща отсутствовал мизинец на левой руке. Это давало Смирнову шанс.

В горницу вошла седовласая, сгорбленная старуха – хозяйка дома, где Савин обрел свой последний приют, – она привела фельдшера. Сыщик встал.

– Уходите, – просто сказала она. – Смерть посторонних не любит.

С того памятного скандального торжества в «Элегии» с трагическим финалом Треусов неотступно думал о Лике. Она при близком знакомстве произвела на него неожиданное впечатление. Лена Журбина и даже шикарная Альбина рядом с Ликой безнадежно померкли, – словно вся их фальшивая позолота потрескалась и облетела. «Жалкие елочные игрушки из папье-маше, – пришло ему в голову за праздничным столом. – Вы притворяетесь блестящими принцессами! Но ваш обманный маскарад не удался, и обнажилась, предстала в своем убожестве ваша картонная суть».

Его мысли подчас были жестоки, как и высказывания. Стелла ненавидела бывшего мужа за резкость, немало страдала от его колких замечаний и Лена. На сей раз он оставил их при себе. Господин Треусов по-другому представлял и этот поздний «романтический ужин», и поведение этих не очень знакомых ему людей. Он строил другие планы относительно ночного «шоу» в «Элегии», которые пришлось менять на ходу.

– Тебе не кажется, что Ростовцев глаз не сводит с Лики? – шепнула ему Лена. – Хотя кольцо преподнес Альбине. Кому из них он симпатизирует по-настоящему?

– Полагаю, обоим.

– Странное поведение для жениха.

– Ростовцев не зря слывет большим оригиналом, – пожал плечами Павел Андреевич. – Он любит эпатировать публику. Разве ты не видишь?

Гости отдавали должное крепким напиткам, изысканным закускам, и дамы не отставали от мужчин. Эрман много пила, Лена тоже заливала коньяком неловкость. Лика раскраснелась, ее щеки и губы пылали не от краски, а от вина, и чудно сверкали ее зеленовато-серые глаза, магнетически покачивались серьги в ушах, бросая изумрудные блики на ее длинную шею. Треусов старался оставаться трезвым, дабы не ударить лицом в грязь перед «высшим обществом», как он с оттенком презрения называл подругу Лены Алю и ее любовника Ростовцева. Присутствие Лики вносило скрытое возбуждение в эту разношерстную компанию, – волновало мужчин и бесило женщин.