– Ладно, берите билет, – решительно сказал я.

– Какие там билеты, – возразил Костя, – едемте, сейчас, прямо на пароход. Я переговорю с капитаном, и вы там же заплатите за проезд.

Через четверть часа, которые мне понадобились на получение разрешения от командира и на сборы своего нехитрого багажа, мы уже летели на калимерке. Я и Костя сидели на наветренной стороне, чертящей бортом воду, шлюпки, которой правил Ставро. В такую погоду он даже мне не доверил бы руля. Я, в свою очередь, не очень доверял ему и взял в руки шкот: безопасность такого плавания в такой же степени зависит от того, кто держит шкот, как и от держащего румпель.

Пароход «Афины» качался даже на рейде. Когда я поднимался по штормтрапу, меня на мгновенье вновь охватило малодушие и нечто похожее на раскаяние, что я решился на это, казавшееся мне тогда совершенно безрассудным, предприятие. Но отступать уже было поздно.

Поднявшийся вместе со мною Мускутти вступил в переговоры со встретившим нас капитаном парохода, высоким худым стариком, с красивым, гладко выбритым лицом. Дело было улажено быстро, и через минуту Костя, пожав руку мне и капитану, уже полез обратно в калимерку, чтобы возвращаться на берег.

Капитан повел меня вниз и указал мне каюту, оказавшуюся, к большому моему удивлению, довольно чистым и уютным обиталищем. Дверь из каюты выводила в небольшую кают-компанию, где, когда мы вошли, обедали три грека, должно быть помощники капитана и механик.

Войдя в каюту, я сразу же надежно привязал ремнем свой чемоданчик, мой единственный багаж, к ножке стола, чтобы, по выходе в море, он не превратился бы в бумеранг. Попробовав, хорошо ли задраен иллюминатор, я вышел в кают-компанию, где охотно принял предложение греческих моряков пообедать с ними. Я не успел это сделать на «Хивинце», и болтаться с пустым желудком мне не хотелось, – можно было укачаться.

Я еще пил ароматный кофе (греки – такие же мастера по варке кофе, как и турки), как почувствовал по вздрагиванию корпуса, что пароход выбирает уже якоря. Пора было принимать дальнейшие меры предосторожности. Быстро допив кофе, я ушел в каюту и, полураздевшись, вклинился в гробообразную койку.

Часы показывали двенадцать, когда до моего слуха глухо донесся стук заработавшего пароходного винта…

В пять часов вечера я поднял от подушки тяжелую голову и, уцепившись за стенной крюк над койкой, перегнулся через ее край, чтобы взглянуть в иллюминатор. Только что омытый мутно-зеленой, как бутылочное стекло, волной, иллюминатор вскинулся вверх, и я увидел у нас на левом траверзе освещенный багровыми лучами заходящего солнца, опоясанный белой пеной бурунов, высокий скалистый мыс Акротири. От выхода из Судской бухты до этого мыса – три мили. Эти три мили мы вытанцовывали пять часов! Всякий моряк ясно себе представит, какой это был веселый танец.

Когда на третий день, при значительно уже стихшей погоде, я вышел на палубу парохода «Афины» с чемоданчиком в руках, чтобы спуститься по сходне на пирейскую набережную и увидел у трапа капитана, я подошел к нему и крепко, с чувством, пожал ему руку. Мои познания в греческом языке были слишком слабыми, чтобы я мог выразить на словах мое восхищение его мужеством и мою благодарность за благополучное доставление меня в тихую гавань Пирея.

Старик спокойно смотрел на меня усталыми глазами и ответил мне столь же крепким рукопожатием.

Но я уклонился от темы моего повествования.

Итак, старший офицер принялся прихорашивать «Хивинец», как заботливая мать прихорашивает дочку, собравшуюся выехать в свет, чтобы людей посмотреть и себя показать. Что уж там греха таить, – показывать нам особенно было нечего, ибо «Хивинец» красою отнюдь не блистал, со своими двумя тонкими близко посаженными одна от другой прямыми трубами, с туповатым носом и задранной кормой. На полубаке и полуюте за щитами стояло по одной не очень страшной 120-миллиметровой пушке, да на шкафуте и на шканцах четыре 75-миллиметровых высовывали из-за бортов свои тонкие, как жала, дула. Хвастать, как говорится, было нечем.

Ревизору тоже достаточно было хлопот с углем, маслом и провизией. Штурман углубился в чтение лоции Адриатического моря и исподволь начал подбирать карты и планы. Даже Чиф сбросил свою обычную флегму и стал уделять своей машине значительно больше времени, нежели имел обыкновение это делать на стоянке.

Так, незаметно, подошел день, назначенный для ухода.

В чудесное безоблачное июньское утро якорь «Хивинца» оторвался от привычного ему грунта, и две машины ритмически застучали и задвигали своими шатунами и поршнями. «Хивинец» тронулся в поход. Наши друзья – дианцы и шарнерцы – провожают нас завистливыми взорами. На юте «Дианы» видна высокая тощая фигура старшего офицера Кенди, который, отдав при нашем проходе официальную честь, делает нам вслед ручкой, а с «Amiral Charne», из одного из его иллюминаторов доносится: «Bon voyage»! Это кричит наш друг лейтенант Фурко.

Пройдя островок Суда, за которым открывается широкий морской простор, млеющий в истоме жаркого летнего дня, штурман, обхватив руками, как стан любимой женщины, нактоуз главного компаса и вперив взор в прорезы визира, весело кричит вниз, рулевому:

– Лево!

– Есть, лево, – отвечает ему снизу рулевой.

Нос «Хивинца», поколебавшись несколько мгновений, начинает катиться влево.

– Отводи!

– Есть, отводи…

– Так держать!

– Есть, так держать…

Курс проложен на Фалеро – первый порт в маршруте «Хивинца».

Ночью, справа, темная громада острова Милос ласково мигает «Хивинцу» огоньками своих прибрежных деревушек. Утром следующего дня якорь «Хивинца», поднимая каскады брызг, со звоном и грохотом уже летит в спокойные воды Фалерского рейда.

Там «Хивинец» простоял всего два дня. В Афинах – пыль, духота и греческие ароматы, основу которых составляет запах горелого оливкового масла. Весь греческий бомонд – в Фалеро. Огромный отель «Актеон» набит битком. Там же живет и супруга командира «Хивинца» с детишками Анной и Сандриком.

Гуляя с детьми по пляжу Фалеро, Вера Николаевна видит знакомую ей тощую фигуру Чнфа. На нем – синий пиджак, белые фланелевые брюки и канотье, в руках – тросточка, в глазу – монокль. Увидев командиршу, Чиф идет ей навстречу и, подойдя, снимает канотье и целует ей руку.

– Чиф, как я рада вас видеть, – радостно приветствует его командирша, обдавая запахом крепких английских духов, – вы ничем особенно не заняты?

– Ровно ничем, просто фланирую.

– Можно, в таком случае, подбросить вам, на полчасика, Сандрика и Анну? Мне нужно повидать одну даму, и я не хочу брать детей с собой. Милый Чиф, хорошо?