«Тогда эзельцы, собравшись со всех деревень и областей, осадили этот замок и послали к приморским эстам сказать, чтобы шли им на помощь. И пошли некоторые из них в Варболэ и познакомились там с применением патерэлла, то есть осадной машины, которому датчане научили варбольцев, как своих подданных. Возвратившись на Эзель, они начали строить патерэллы и иные машины, уча тому же других, и стали все у них строить себе машины. Затем, явившись все вместе, с семнадцатью патерэллами, они пять дней без перерыва метали массу больших камней, не давая покоя бывшим в замке, а так как у тех не было ни домов, ни других строений и не было никакого убежища в замке еще недостроенном, то многие из осажденных пострадали. Немало и эзельцев пало ранеными из самострелов, но они все же не прекращали осады замка. После многодневной битвы эзельцы сказали бывшим в замке: «Вы знаете, что в этом замке вам никак нельзя спастись от наших непрерывных нападений. Послушайтесь нашего совета и просьбы: заключите с нами мир, выходите из замка здравыми и невредимыми, а замок и нашу землю оставьте нам». Те, вынужденные сражаться под открытым небом, не имея домов и самого необходимого, приняли эти условия мира, вышли из замка, взяв с собой на корабли свое имущество, а замок и землю оставили эзельцам. Семь человек из датчан и Теодерих, брат епископа рижского, были задержаны эзельцами, как заложники, ради прочности мира, а остальные все возвратились к датчанам в Ревель».[106]

Здесь речь идет уже о большом количестве камнеметных машин, построенных эстами. О распространении метательной техники среди народов Балтии говорит и отрывок из «Ливонской рифмованной хроники». Несколько десятилетий спустя после описанных событий на острове Сааремаа (Эзеле) литовская рать под командованием великого князя Трайдяниса осаждает только что построенный немцами Дюнабург. Хронист сообщает:

Как видно из приведенного примера, речь идет о том, что литовцы применяют сложную метательную технику. Они строят четыре мощных метательных машины (требюше с противовесом). Если в первые годы экспансии крестоносцев в Ливонии подобные большие машины применяют только немцы, то в последней четверти столетия литовцы не уступают немцам в умении и опыте использования осадной техники.

Русские. Как свидетельствуют и письменные, и археологические источники, военное дело на Руси второй половины XII – первой половины XIII века не уступало тому, что мы видим в Европе, и с чем пришлось столкнуться русским дружинам после появления немцев в Прибалтике.

«Если в XIII – начале XIV вв., по-видимому, выдерживается некий общеевропейский стиль боевой одежды, то со второй половины XIV, и особенно, в XV вв. пути оружейного мастерства в Западной и Восточной Европе разошлись. На Западе «век кольчуги» закончился около 1250 года и дальнейшее развитие шло по линии изобретения все более неуязвимой защиты – до тех пор, пока во второй четверти XV в. не было завершено бронирование рыцаря»[108].

«Век кольчуги» примерно в то же время завершился и на Руси. В последней четверти XII века в русских летописях для обозначения боевой одежды появляется слово «доспех», который в течение первой половины следующего столетия постепенно вытесняет прежнее «броня», применимое к кольчуге. Слово «доспех» происходит от понятия «бронь досчатая» (Ипатьевская летопись под 1281 г.) и обозначает пластинчатую защитную одежду»[109].

Одновременно, и примерно теми же темпами, шло и техническое переоснащение русского войска. Распространение пластинчатого доспеха привело к усилению колющей функции мечей (сужение конца лезвия) и появлению первых механических луков (самострелов). Самострелы на Руси появляются и получают распространение во второй половине XII века, как, собственно, и в Европе.

Первые упоминания самострелов содержатся в русских летописях при описании княжеских междуусобиц под 1159 и 1179 годами. Но упомянуто не в качестве оружия позиционной войны, каким мы видим его в немецких хрониках, а как средство преследования и завязки боя[110]. До середины следующего столетия самострельный лук или арбалет не получает на Руси достаточно популярности. Причина кроется в тактике русского войска, основой которой было конное сражение, в котором боевые качества арбалета уступали классическому луку, прежде всего, по скорости стрельбы. Арбалетчик в полевом сражении оказывался не просто бесполезным, но и очень удобной мишенью, так как не мог перезарядить лук, не поднявшись с земли. Связано напрямую с недостаточным использованием арбалетов и тактика окологородового боя, в котором применялось это оружие в немецких хрониках. Вплоть до середины XIII века сражения за города имели второстепенное значение по сравнению с полевым боем, в котором достигались наиболее серьезные военное результаты. Лишь вследствие своей слабости один из противников «запирался» в городе и был обречен на пассивную оборону. Такое «сидение» за стенами города сковывало обороняющегося и лишало его инициативы[111].

Обычная тактика русского войска в борьбе за крепости, начиная с конца XI века, сводилась к фактической комбинации «облежания» и полевого боя. Отряды атакующих в боевом порядке приближались к стенам и воротам города – «ехаша по обычаю биться к городу». Горожане, если оказывали сопротивление, «из града выходяще, бьяхуся крепко». В противоборстве участвовали конные отряды, со стороны обороняющихся – пехота. Только если силы осажденных были недостаточны, они, несмотря на рыцарский призыв выйти на бой, оставались в крепости и, расположившись на стенах, разворачивали стрельбу и метали камни. Еще Даниил Галицкий говорил своим воинам, что их «крепость – открытое поле, сила же поганых – за окопом». В подавляющем большинстве случаев, когда летописи описывают осады конца XI – начала XIII века, речь идет о многократном приближении к стенам городов и схватках дружинных отрядов. Систематические нападения длились от нескольких дней до нескольких недель. При такой тактике использование осадных орудий не предполагалось. Бой велся в расчете на вывод из строя или изматывания живой силы одной из сторон. В этих обстоятельствах был важен не столько непосредственный захват ворот или стен, сколько принуждение к отступлению, сдаче или миру[112].