Приводя это описание, Жак Ле Гофф утверждает, что средневековые осадные орудия были лишены всякой технической изобретательности. Но все познается в сравнении. Когда в начале тринадцатого столетия крестоносцы появились в Ливонии, они произвели большое впечатление на местные народы своим вооружением и техникой. Значит, все-таки, можно говорить о военном превосходстве крестоносцев в Ливонии.

Рыцари начала тринадцатого века ненамного отличались от местных воинов. Тяжелых сплошных доспехов, когда рыцаря усаживать на коня приходилось с помощью лебедки, еще не было. Длинная кольчуга, кольчужные поножи да еще шлем с защитной пластиной для лица, сменившийся примерно к 1220 году глухим шлемом (топфхельмом), составляли обычную броню. Их кони тоже еще не были закованы в железо. Вильям Урбан, подчеркивая роль рыцарей в Крестовых походах в Балтию, отмечает, что «рыцари были особенно важны, но не по причине их военного превосходства, которое было кратковременным, но по причине силы»[92]. Но было еще кое-что, что давало крестоносным рыцарям превосходство в боях в лесном балтийском краю. Европейские рыцари были сословием военных специалистов, боровшихся с равными по вооружению и тактике противниками. Хотя говорить о военной тактике применительно к рыцарству можно лишь относительно. Главными условиями победы в битве были боевой порядок и согласованность действий. Сплоченность рыцарей, находившихся рядом и, как правило, бывших родственниками, играла решающую роль. Светский рыцарь обычно не признавал дисциплины. Более дисциплинированными были рыцари военных орденов. Например, в бою под Арсуфом в 1191 году среди крестоносцев, возглавляемых королем Ричардом Львиное Сердце, наиболее отличились тамплиеры, которые сражались слаженно, словно «братья от одного отца».

Для настоящего рыцаря продумывать ход битвы, устраивать западни и прочие хитрости – все это считалось бесчестным. Военное искусство рыцаря состояло в умении владеть оружием в открытом поединке, один на один. Так, король Рудольф фон Габсбург перед битвой у Дюрнкрута в 1278 году приказал создать резерв из 50–60 рыцарей, чтобы пустить их в дело, если придется туго. Однако командир резерва, граф Генрих фон Пфанненберг отказался выполнять приказ, сочтя эту роль для себя бесчестьем. Его заместители приняли командование резервом только после того, как попросили прощения у рыцарей за то, что неблагоразумный король принудил их выполнить бесчестный приказ.

Правда, в Ливонии все обстояло несколько иначе. Братья ордена меченосцев, которые вели постоянные войны в местных условиях, прибегали к хитрости. Ведь их противником были язычники! Так, Генрих Латвийский описывает, как 18 рыцарей, сопровождаемых отрядом из 80 крещеных латгалов, напали на лагерь, в котором находилось порядка 600 литовских всадников. Перед нападением немцы велели латгалам кричать по-немецки: «Бей!», чтобы враги подумали, что рыцарей много. И хитрость удалась. Кроме того, нельзя забывать, что орден меченосцев – это все-таки монашеский орден, члены которого обязаны соблюдать дисциплину. Недаром, в походах в Ливонии именно орденские рыцари играли главную роль. Как правило, они руководили объединенными силами христиан, как самые опытные воины, знающие местные условия и, что еще важнее, более дисциплинированные, чем светские рыцари-пилигримы.

Авторам приходилось слышать утверждения, что орденский рыцарь против балтийских воинов был все равно, что танк против пехоты. Наверно, это, все-таки преувеличение. Правда, сами европейские рыцари презирали пеших воинов, искренне полагая, что один рыцарь стоит десятка пехотинцев. Так они думали и в XIII веке, пока в 1302 году не прогремела «битва шпор» при Куртре, когда фламандские копейщики наголову разбили рыцарскую кавалерию французов, захватив полтысячи позолоченных шпор. Но если учесть, что воины балтийских народов в большинстве своем имели лишь кожаные панцири, то преимущество в вооружении оказывается очевидным. Первые впечатления от встречи с рыцарством были шоком. И не только для народов Ливонии. Например, один из исламских очевидцев описывает атаку «франкских железных людей», подчеркивая, что они кажутся сплошной железной массой, от которой отскакивают все удары.

Некоторые из историков сравнивали вторжение крестоносцев в Ливонию с завоеванием Америки конкистадорами. Так, немецкий историк Ф. Шлоссер писал: «Бедные ливы были так же бессильны против этих железных людей, с детства привыкших драться, как три столетия спустя слабые американские индейцы в борьбе с испанцами». Такие сравнения, конечно, не выдерживают критики. Можно говорить о том, что народы Балтии столкнулись с несколько более организованным и технически оснащенным противником. Но это был противник из одного с ними мира. Балтийские народы находились уже на такой стадии политического и экономического развития, что в тринадцатом столетии смогли быстро сократить различия в технологии и организации по отношению к Западу[93].

Рыцари привезли в Ливонию свое боевое искусство, свое вооружение, а также специалистов по строительству осадных машин. Именно к осадной технике применялось в то время слово «машина». Да и словом «механики» еще в поздней Римской империи именовали именно военных инженеров. Специалисты по строительству метательных машин очень ценились в Европе. Так, когда император Фридрих II в 1238 году осаждал на севере Италии город Брешию, король Кастилии в виде особого подарка прислал ему испанско-арабского инженера, считавшегося крупнейшим специалистом по самоходным башням, катапультам и таранам. Говорили, что ни одна стена в мире не могла устоять перед мастерством этого «механика». Как величайшую ценность везли инженера Каламандрина в императорский лагерь, на цепи и в крепкой клетке. Однако столь важный специалист каким-то образом оказался в руках осажденных, которые, недолго думая, подарили ему дом и двор, а также предложили в жены горожанку. Гораздо интереснее, чем путешествие в клетке! И началась война машин. Камни, выпущенные машинами осажденных, очень метко попадали прямо в осадные машины императора, выводя их из строя.

Подобные инженеры были и в Ливонии. Хроники упоминают об использовании метательной техники при осаде замков.

Превосходство крестоносцев заключалось и в том, что в их войсках находились стрелки из арбалетов. Казалось бы, арбалет не такая уж диковинка в XIII веке. Тем не менее, это было мощное оружие по сравнению с местными луками. Первые арбалеты в Европе появились еще в девятом веке. Точность и мощь стрельбы из арбалета потрясла современников. Поэтому в 1139 году на Втором Латеранском соборе папа римский предал арбалет проклятию как «богопротивное оружие» и запретил использовать его против христиан. Однако со временем арбалеты получили все более широкое применение.

В Ливонии в начале XIII столетия в качестве легкого стрелкового вооружения, скорее всего, применялись арбалеты, которые заряжались очень просто. К кожаному поясу стрелка приделывался железный крюк. Сам арбалет, спереди которого находилось стремя, ставился на землю. Стрелок ступал ногой в стремя, приседал, зацепляя крюком тетиву, и резко вставал, тем самым, натягивая тетиву. Дмитрий Уваров приводит технические характеристики подобных арбалетов: «Такой арбалет способен в благоприятных условиях пробить кольчугу или бригандину и без труда пробивает любые подбитые войлоком кафтаны. Обеспечивается максимальное усилие до 150 кг при скорострельности до 4 выстр./мин. Конечно, 150 кг – верхний предел, не норма; не стоит забывать, однако, что это весьма непродолжительное, «толчковое» усилие – тетива оттягивается не более чем на 15–20 см. По мощности такой арбалет приближается к длинному луку, превосходит его по легкости обучения и точности, но значительно уступает по скорострельности, а также занимаемому пространству по горизонтали и стоимости»[94].