за весьма нужное рассудил строгость применить, дабы тем восстановить добрую дисциплину». В Гессене же шли активные операции, сопровождаемые потоком новостей, такими как заметка из Касселя от 28 сентября: «Принц Субиз занял выгодное место на пригорках и простоял весь день с многочисленной артиллерией в ордере баталии. Слышно было и несколько пушечных выстрелов, однако до баталии дело не дошло, так как положение Субизова лагеря было весьма выгодно. Таким манером прошло два дня; выйти из города никто не смеет, а о приготовлениях к обороне писать запрещено, поэтому скажем лишь, что беспокойства изобразить пером невозможно. Ежели дойдет до баталии, то по всему виду оной способно быть у Винтеркастена, Карлсберга или у Вильгельмсталя, где вся союзная армия полумесяцем стоит». Журналист прогнозировал скорую баталию в 10−12 километрах северо-западнее города, но поторопился; оная состоялась только 10 октября, и войска к этому времени сместились на 16−18 километров северо-восточнее города к деревне Луттерберг. Прогноз формально не совсем верный, но на других фронтах Семилетней войны и такая точность была недостижима! Да, о грядущих баталиях писали, разогревали читателя, чтобы активней налетал на следующий номер, но исключительно в туманных выражениях, просто из расчета, что летом баталиям положено случаться чаще, чем зимой.

Прогнозисты вообще в тот год часто садились в лужу. «Французский полковник Фишер был привезен в Кассель совсем больной и ныне находится в доме французского губернатора. Говорят, что его сбросила лошадь и при этом наступила копытом на грудь, а другие сказывают, что он тяжело ранен в бою. Как бы то ни было, истинно то, что к выздоровлению его малую надежду имеют». А Фишер выздоровел и продолжил воевать! Или еще дуплет заметок: «Герцог Мальборо остался в Мюнстере по болезни, хотя доктора обнадеживают, что он скоро от нее освободится и сможет следовать дальше с армией». Это от 17 октября, а вот сообщение из следующего номера: «21 октября по всему Мюнстеру в течение двух часов звонили в колокола, так как английский генерал-аншеф герцог Мальборо от кровавого поноса скончался». Автору первичной заметки, наверное, стало неловко, а наш выпускающий редактор укорил себя за спешку в вопросе Мальборова здоровья.

Остаток года прошел на западном фронте в мелких делах. Иностранные газетчики совершенно правильно предположили, что Гессен французы будут удерживать, а на Рейне немного отойдут поближе к своим квартирам. Наши все это добросовестно перепечатали, напоследок в 93‐м выпуске повеселив публику сообщением, датированным 31 ноября; кто накосячил, переводчик, редактор или наборщики, – то останется навеки тайной. Вообще же смысловых ошибок в газете допущено достаточно немного для такого объема текста. Один раз французский Бельфортский полк обозвали Бедфордским (то есть обританили), другой раз отправили в поход 300-тысячный корпус вместо 30-тысячного, а в разделе объявлений Военная коллегия как-то раз запросила откликнуться желающих пошить 258 пар перчаток, озадачив публику сугубой ничтожностью заказа, но исправившись в следующем номере: нужно было 6258 пар.

ДЕЛА АНГЛИЙСКИЕ

Если по отношению к Франции нашим газетирам была дана свобода рук[773], а в отношении новостей о жизни Пруссии наложен почти что абсолютный запрет, то в освещении дел Великобритании все было довольно зыбко. Здесь выпускающий редактор и контролирующий его «цензор»[774] вдвоем долго кумекали над каждым словом. Британия находилась в коалиции с нашим прямым неприятелем, пускай английское оружие с российским ни разу скрещиваемо не бывало. Это надо было учитывать. Плюс 1757−1759 гг. в российско-британских отношениях были самыми холодными, страны балансировали на пороге войны на Балтике. При начале войны предполагали, что действия нашего флота по блокаде прусских берегов вызовут вмешательство Royal Navy, а в 1758 г. начали опасаться прорыва бесчинствующих английских каперов на Балтику; в следующем году Пруссия оказалась на грани поражения, но британские субсидии ей пошли в полную силу, английская сухопутная армия росла как на дрожжах, и публика всерьез ожидала каких-то горячих акций со стороны англичан. Второй сложный момент для отечественных компиляторов новостей был в том, что Лондон обладал лучшей журналистикой мира, и полностью игнорировать его было невозможно. Англичане писали много, умело и красиво, уже начав отходить от сжатого, информирующего, «телеграфного» стиля к журнальному – и в этом таилась ловушка. Конечно, сообщения о массовых самоубийствах изнасилованных женщин в занятом русской армией Мемеле отсеивались на уровне выбора статей к переводу, ясно, что это никто в печать не пропустил бы. Но вот в других материалах, иной раз Россию прямо и не упоминающих, могла затаиться каверза, пропуск которой в публику мог обернуться для газетчиков неприятностями. Поэтому, руководствуясь инструкцией Ведомостной экспедиции от 1748 г., предписывающей «в писании от всякого умствования и предосудительных экспрессий удерживаться, особливо что к предосуждению России или ее союзников касается», было решено на время конфликта игнорировать все, что пишут в Англии на тему русских дел, не пытаться отделить зерна от плевел и уж, упаси господь, не вступать в публичную дискуссию с многоголосым лаем британских перьев в сторону России. Вот про дела англичан с французами – это пожалуйста, взаимная трепка описывалась точно и достоверно, за исключением лишь тех экспрессивных абзацев, где английские авторы пускаются в свои обычные рассуждения о борьбе за свободу бриттов и прочих вольных народов от тирании французских королей. Вот эту лирику – крест-накрест, а информативную часть с описанием сражения у условного форта Тикондерога – в печать. Тем более статья радостная, французы там наваляли англичанам знатно. Сгорел Лондонский мост – и хорошо, тоже надо осветить происшествие. Голландские вопли о творящемся терроре на море также не упускать. А вот для чего русско-шведская эскадра пошла к датским проливам, пытаться объяснить публике не стоит, ибо можно зайти в умствованиях слишком далеко. Это пусть Коллегия иностранных дел выпускает манифест о защите свободы мореплавания, это их епархия.

В результате читатели не из Петербурга были ошарашены сообщением от 22 июля, что «прибыл к Копенгагену и стал на якорь российский императорский флот, соединившийся с королевско-шведской эскадрой. Соединенный флот состоит из 39 вымпелов, из которых девять шведских, а все остальные российские». Сообщение единственное на эту тему и без всякой мотивационной, вводной части. Конечно, кронштадтские жены и вообще близкие к флоту люди все понимали – эскадру не гоняют к Копенгагену просто на учения и пушки заряжены не холостыми зарядами. Ну а для москвичей, я думаю, само выражение «русско-шведская эскадра» заставило протереть глаза. Вот это новинка, вот это переворот альянсов, кто бы мог такое предположить лет пять назад! Хотя если читать газету внимательно, то можно отметить одну проскользнувшую в начале года заметочку из Лондона от 6