Как я мог об этом забыть? Фичино, Платон, брат Александр, одноглазый — все были здесь. Прямо перед моими глазами! Они переглядывались, как будто договаривались скрыть тайну от тех, кто не заслуживал быть в нее посвященным. Все они были изображены как истинные ученики Христа. Одним словом, bonhommes.

— А что, если это вовсе не египетский язык?

Мое сомнение привело испанца в отчаяние. Он наклонился к моему уху и, пытаясь перекричать шум толпы и гул молитв, поведал мне, как он узнал от Аннио де Витербо об апостолах, символизирующих буквы. Слушая его, я поочередно рассматривал эти живые фигуры апостолов. Варфоломей, упершийся обеими руками в стол, возвышался над ним, как часовой. Иаков Младший пытается успокоить взволнованного Петра. Андрей, под впечатлением от известия о том, что среди них скрывается предатель, в знак своей невиновности поднял руки, выставив ладони вперед. Иуда. Иоанн. Фома, указующий на небеса. Старший из двух Иаковов. Скрестивший руки, предвещая скорые муки Мессии, Филипп. Матфей. Фаддей, повернувшийся к Христу спиной. И Симон, со своего угла стола как будто приглашающий еще раз осмотреть всю картину.

Осмотреть ее еще раз.

Христос!

Как будто молния сверкнула в ночи.

Как будто внезапно до меня дотянулся один из языков пламени, озаривших апостолов на Троицу.

Святой Боже! В этом не было никакой загадки. Леонардо ничего не зашифровал в своей картине. Абсолютно ничего.

Такого чувства, как то, которое охватило меня в тот момент, я не испытывал ни разу за все годы, проведенные в Вифании. У меня перехватило дыхание.

— Вы помните то, что вы мне рассказывали о странной манере письма Леонардо?

По взгляду Оливерио было ясно, что он не понимает, какое отношение имеет мой вопрос к его рассказу.

— Вы имеете в виду его манию писать все справа налево? Это одна из его странностей. Его ученикам приходится пользоваться зеркалом, чтобы прочитать, что им пишет учитель. Он так записывает все: свои заметки, расписки, личные письма, даже списки покупок!.. Он сумасшедший.

— Может быть.

Я улыбнулся простодушию Оливерио. Ни он, ни Аннио де Витербо ничего не поняли, хотя разгадка была у них в руках.

— Скажите мне, Оливерио, откуда вы начинали читать вашу египетскую литанию?

— Слева. М — Варфоломей, U — Иаков Младший, Т...

Внезапно он замолк.

Он повернул голову и посмотрел на правый край картины, наткнувшись взглядом на Симона, который протягивал вперед руки, как будто приглашая его войти. Как будто этого было недостаточно, там же находился узел, завязанный на скатерти, указывая, с какого конца стола следовало начинать «читать».

— Боже правый! Это читается наоборот!

— И что же там написано, Оливерио?

Испанец, не веря собственным глазам и даже не понимая того, что ему открылось, в первый раз произнес вслух истинный секрет «Вечери». Достаточно было всего лишь произнести слоги этой литании, таинственной Mut-nem- a-los-noc, в том порядке, в котором это на протяжении трех лет делал маэстро да Винчи:

Con-sol-a-men-tum.

Это откровение изменило мою жизнь.

Перемены были не резкими, но постепенными и неотвратимыми. Они напоминали весеннее пробуждение леса. Вначале я не отдавал себе отчета в происходящем, а когда попытался ему сопротивляться, было уже слишком поздно. Полагаю, неторопливые беседы в Конкореццо и смятение моих первых дней в Милане сотворили чудо.

Я ожидал, что, когда в Санта Мария делле Грацие пройдут дни открытых дверей, я вернусь к «Вечере», чтобы встать под руками Христа. Я желал получить благословение этого живого, пульсирующего произведения, которое рождалось на моих глазах. Я до сих пор не очень хорошо понимаю, зачем я это сделал. Мне также неведомо, почему я не явился к приору с рассказом о том, где я был и что обнаружил за время своего плена. Но, как я уже сказал, что-то изменилось внутри меня. Что-то, что навсегда покончило с Августином Лейром — проповедником и членом Канцелярии ключей папских государств, представителем инквизиции и теологом.

Озарение? Божественный зов? Или, быть может, безумие? Возможно, я умру в этой скале в Джабаль аль-Тарифе, так и не узнав, как следует называть эту перемену.

Да это уже и не имеет значения.

Единственное, что я знаю точно, так это то, что святыня катаров, доступная для созерцания и поклонения, в самом сердце обители доминиканцев, покровителей инквизиции и хранителей ортодоксальной веры, потрясла меня до глубины души. Я обнаружил, что евангельская истина проложила себе путь во мраке нашего ордена и засияла в трапезной, как маяк в ночи. Эта истина кардинально отличалась от той, в которую я верил на протяжении сорока пяти лет. Иисус никогда не устанавливал евхаристию в качестве единственного способа общения с Ним. Скорее, наоборот. Учение, переданное им Иоанну и Марии Магдалине, состояло в том, чтобы показать нам, как найти Бога внутри себя, не прибегая к воздействию извне. Он был иудеем и жил в условиях контроля храмовыми жрецами общения с Господом, запертым в скинии. И он боролся против этого. Пятнадцать веков спустя на Леонардо была возложена тайная обязанность хранить откровение, которое он и заключил в своем произведении.

Признаю, что, быть может, в тот момент я сошел с ума. Но все происходило именно так, как я это изложил. Со времени тех событий прошло уже три десятилетия. Абдул, который, как обычно, принес в мою пещеру ужин, сообщил мне удивительные новости: группа затворников, последователей святого Антония, пришла в деревню с намерением обосноваться в ее окрестностях. Я вглядываюсь в берега Нила, пытаясь увидеть их, но моим измученным глазам не удается обнаружить их поселение. Я отдаю себе отчет в том, что они — моя последняя надежда. Если бы на финишной прямой моей жизни появился кто-либо, заслуживающий моего доверия, я вручил бы ему эти записи и разъяснил, как важно сохранить их до того времени, когда можно будет их обнародовать. Но силы покидают меня, и я не знаю, смогу ли спуститься с этой скалы и дойти до них.

Кроме того, даже если мне это удастся, будет нелегко заставить их понять меня.

К примеру, Оливерио Джакаранда так и не понял тайну «Вечери» несмотря на то, что она была у него под самым носом. Он не понял, что тринадцать главных действующих лиц картины воплотили тринадцать букв consolamentum — единственного таинства, которое признавали чистые люди из Конкореццо, таинства духовного, невидимого, интимного. Для него это осталось пустым звуком. Ему неведома была связь, существующая между этим символом и «синей книгой», которую он так страстно стремился заполучить, и которая ему так и не досталась. И конечно же, он и представить не мог, что его слуга Марио Форцетта предал его именно из-за этой книги — книги, которая из поколения в поколение использовалась в обрядах катаров для посвящения неофитов в духовную церковь Иоанна и поиск Отца своими собственными силами.