некоторое время. Девица, обнаружив, что её стакан опустел, долила себе ещё пива. Наполнила и стакан Ситрика до краёв, а тот и не был против, ведь невежливо отказываться от угощения, будучи в гостях. Когда Бирна заговорила вновь, в голосе её звучали отчаянные пьяные нотки.

– Знаешь… хотя откуда тебе знать, Ситка… Люблю я одного лишь Бьёрна, но за это мне приходится платить непосильную дань. Рогатого того, за какого меня сватали, я так и не сумела от себя отвадить. Грозится убить Бьёрна, ежели не буду я к нему ходить каждый седьмой день, будто я ему законная жена.

– А убьёт?

– Силы хватит. Да и на меня останется. Молчу-молчу, говорить никому не смею. Я болтунья по природе своей, оттого не держу на языке обычно то, что само хочет просыпаться. Но тут уж молчу. Терплю, храню. Так что об этом только ты и знаешь. Незнакомцу проще открыться, чем матери родной, – вздохнула она.

– И то правда, – прошептал Ситрик и зажмурился.

Хлынула горячая кровь с ледяною пенящейся морской водой, перемазав руки и одежды. Ситрик коснулся рукояти ножа, таившегося под краем худа, и почувствовал липкое приторное тепло и солёный вкус на треснувшей губе. Да, такой тайной и с незнакомцем не поделишься. Одному нести надо, пока безумие не одолеет. Или прощение. Но до безумия ближе – дорога короче и идёт под горку.

– О чём это я? – Бирна рассеянно замолкла, глядя перед собой. Перевела нетрезвый взгляд на гостя.

Тот, зло ухмыляясь самому себе, смотрел на хозяйку. Они встретились взглядами и поняли, что никто из них не был сейчас самим собой, словно надев шкуры загнанных зверей. А почуяли бы это, если б пили только воду?

– Вот так. Понял милый мой Бьёрн, что ночью, каждый раз, когда возвращается он из Онаскана, не бывает меня с ним не с простой моей прихоти. Затаил злобу. Он молчит, но я-то чувствую, знаю, как больно ему и обидно. Я за него себя продала, за жизнь его, а он… – Невыплаканные слёзы клокотали внутри, поднимались. Улыбка Бирны задрожала, как туго натянутая нитка, но слёзы она сдержала.

Вздохнула устало, но утомилась не от работы, от разговора. Посидела чуток, но стыда не было. Рассказала и рассказала, только легче стало. Он странник, божий человек, он поймёт.

– Бьёрн вернётся завтра, ближе к полудню. Оставайся ночевать. Можешь в доме на лежанке.

– Зачем же? – заторопился Ситрик, поджимая под себя ноги. – Меня и со слугами в малом доме можно устроить.

– Нет уж, раз ты гость, то и устрою тебя так, как надобно.

Бирна сняла с себя котёнка, что успел задремать на тёплых коленках, прислушалась. Во дворе мычали коровы – она не подоила их, как вернулся пастух, ведь поспешила составить компанию гостю. Пришла кошка. Она мурчала и не отходила от ног хозяйки, чувствуя, что скоро её накормят.

– Пойдём. – Бирна поманила Ситрика, встала, слегка пошатываясь. – Поможешь. Ночлег отрабатывать будешь. – Она ухмыльнулась, разбавляя накатившую грусть, и Ситрик улыбнулся ей в ответ, не чая, что получится такое лёгкое и чистое выражение на его лице.

Она пропустила его вперёд, а сама снова переоделась и ещё долго гремела посудой.

С коровами она обращалась так же ловко, как и со всем, что попадало ей в руки. Ласкала их, гладила по носам, чистила, поила. Слуг никаких, кроме пастуха, к ним не подпускала.

– Была бы грива у коров, ты б, наверное, и косы заплела, – пошутил Ситрик.

– Не умею, – призналась хозяйка, тряхнув головой.

В самой Бирне тоже было что-то коровье, помимо глаз, оттого, наверное, и чуял в ней скот доброту. Под лёгкой рукой её послушно вели себя упрямые телята. Даже куры не отходили от неё, будто их она тоже гладила, как котят. Ситрик протянул руку к морде одной из коров, но та отвернулась от него, хлопнув ушами.

Струйки молока, пенясь, стучали о стенки ведра. Ситрик прислушался к этому спокойному, но хлопотному звуку. Тот был таким милым сердцу, что ему захотелось навек остаться здесь, рядом с тёплым дыханием и запахом скота. Пусть всегда пахнет домом и сеном.

Но отчего-то во все щели проникал лес со своим холодным дыханием. Даже, казалось, от коров и Бирны пахло хвоей, речной тиной и почему-то грозовым прозрачным воздухом.

– Хочешь остаться? – прошептал на ухо Холь, и Ситрик, очнувшись, покрепче ухватился за рогатину.

– Нет, – солгал он.

– Оставайся, если желаешь, – произнёс Холь, снова прячась в худ. – Тут любому работнику рады. А я дальше полечу. Заботой меньше. Дух исцелишь.

Догадка пронзила Ситрика, как игла, и он чуть не выронил инструмент из рук. В голове сами собою зазвучали слова из сказа о Зелёном покрове.

 Травы из вод,Мох от троллейТканью сплелись,Покровом Зелёным.  

Ситрик принялся лихорадочно вспоминать, что было дальше. Он помнил, как выводил на воске буквы, пытаясь запечатлеть слова. Помнил, как Ингрид сказывала, высоко запрокинув подбородок, точно пела, и голос её звенел над рекой Полотняной.

 Тканью этой,Тканной из зелени,Всякую хворь, всякую рануВсякий снимал.  

Ингрид говорила ведь, что Хаук не врал и что в самом деле есть колдуны, что могут соткать Зелёное полотно, которое исцеляло все боли и берегло от проклятий.

Лик той, что прокляла себя и мужа своего, вдруг явился ему, и Ситрик никак не мог понять: правда ли она пришла вновь, так скоро, или выпитое пиво решило сотворить с ним злую шутку…

Она стояла в тёмном углу хлева, полупрозрачная и полусиняя. Облик её медленно наливался краской, обретая реальность, и вот уже не призрак, но, казалось, живой человек стоял перед Ситриком. Из плоти и крови, а не тумана и тьмы.

Ингрид коротким жестом подозвала его к себе, и вместе они спрятались за тонкой стенкой загона, став невидимыми для Бирны.

– Ты сказала сегодня, что я знаю, как спасти тебя? – прошептал Ситрик так тихо, как только мог, и Ингрид шагнула к нему, протянув пустые руки. В жесте её была просьба.

Ингрид смотрела на Ситрика внимательными глазами. Он скосил взгляд на Бирну, чтобы убедиться, что хозяйка дома не видит явившегося к нему духа, но та была увлечена работой. Лишь кошка забилась в стог сена, чувствуя что-то неладное.

– Ты хочешь, чтобы я принёс тебе Зелёный покров?

Ингрид растянула