хватало ему угла и домашнего тепла. Сколько же дней он провёл в лесу? Будто бы целую жизнь, которая потихоньку пооббилась, истёрлась до долготы единого дня, но день этот вспоминать было страшно. Вот только забудешь ли такое?

Здесь для Ситрика нашлись тёплые носки и сухие башмаки, старая, но чистая одежда на смену. И пахла она как-то особенно по-домашнему. Хозяйка одаривала его вещами, но взгляд её был лукавый.

– Отработаешь, – сказала она. Снова промелькнула на её лице улыбка, какой засмотреться было не грех.

Как это обыкновенно бывает под вечер, они разговорились, правда, Ситрик, от рождения молчаливей некуда, больше слушал.

– Зовут меня Бирна. Ты можешь звать меня так, не обижусь, – начала она, наконец доверив незнакомцу имя. – Так прозвали меня соседи. Ох, не любят они меня. Имени моего даже не запомнили, сразу по мужу назвали.

– Как это? – удивился Ситка.

Но Бирна рассмеялась, и в глазах её мелькнули искорки потаённой грусти.

– Да, по мужу. Его зовут Бьёрн. Видишь ли, он сын бонда, в чьих землях ты сейчас находишься. Бьёрн мой жил бы дальше себе с семьёй в большущем доме, а не на отшибе у леса, но вот свела его дорожка со мной. – Она приумолкла, пригубила из стакана ячменное пиво. – Мать его меня невзлюбила, отца и братьев против меня настроила. Пригрозила ему, что если женится, то выгонит она нас обоих из своего дома. Так уж случилось, что до женитьбы дело даже не дошло, и изгнала она сына. Бьёрн меня к матери моей вернул, а сам ушёл, и долго не было его, пока не воротился он к своему отцу с серебром. На деньги эти выкупил у отца кусочек земли, поставил дом, ляд разбил, засеяв овсом и горохом, да меня к себе жить пригласил. Так и живём уже несколько лет.

Ситка удивлённо вскинул брови.

– Спросишь, наверное, отчего я так юна? – догадалась Бирна. – Да не молода я так, как тебе кажется. У меня в роду все женщины так красивы, смелы, кожа у них гладкая, загорелая. Волос не заплетают, в сетку рыболовную не прячут. – Она отвлеклась, внимательно посмотрела на Ситрика.

Тот изумлённо слушал её, и Бирна была рада тому.

– Ты сильно моложе меня будешь. – Она улыбнулась теперь уже как-то совсем по-взрослому, почти по-старушечьи, и договорила неоконченную мысль: – Во-о-от. А матушка моя дала мне другое имя – Кугг. Так зовут многих женщин моего рода. Но мне уже на Бирну откликаться приятнее, а старое имя слух режет. А тебя как зовут? Раз богомолец, должно быть, тоже первое имя в прошлом оставил.

Ситрик откинул голову, посмотрел на свод крыши, а потом перевёл взгляд на девичьи руки, нетерпеливо барабанившие по стакану. Сидеть Бирне на одном месте было невтерпёж.

– Ситрик. К новому имени я так и не приспособился, – наконец выдохнул он. – Можешь звать Ситкой.

Бирна посмаковала чужое имя, попробовала на вкус и на слух. Полное было солёное и горькое какое-то, а короткое – забавное. А после запила добрым пивом, хорошенько отхлебнув. Пила она много, медленно пьянея.

– Чего же ты, Ситка, так далеко от Онаскана оказался? Уж не в Ве ли идёшь слово божье проповедовать? Говорят, что сумь там совсем страх потеряла, раз уж лезет к самому городу…

– Иду на восход, – ответил Ситка, помня наставление Холя.

Бирна мелко рассмеялась.

– И что же там, на восходе, раз туда идётся?

Ситрик не ответил. Он и сам не знал, куда теперь держал путь, а главное – зачем. Было бы гораздо проще, останься он на дне оврага…

– Не рассказывай, раз тайна большая, – отмахнулась Бирна. – Ушёл далеко, значит, так надо было. Я вот тоже из дому сбежала.

– Вот как, – хмыкнул Ситрик.

– А то! Жить с матерью-старухой невыносимо. Сватала она мне одного красавца, богатого, молодого и сильного. Влюблёнными я нас не видела, слишком глаз замылился смотреть на него, рогатого, так как жили мы рядышком. – Она отставила стакан и принялась накручивать на пальцы волосы. – Вот я и убежала. Встретила Бьёрна, полюбила. И он меня полюбил.

Голос её потеплел, и Ситрик горько усмехнулся тому, что не понимал ни чувств, ни дум Бирны. Пил пиво маленькими глотками, однако выжатому, как творог, телу и того хватало, чтобы напустить в голову разную дурь и слабость. Всё тело покалывала лёгкая ломота в сухожилиях и мышцах, и особенно заболели ноги и плечи. Но эта боль была приятной, тянущей.

– Ладно живём и вместе тайну нашу бережём, – продолжала она, вздыхая. – Не жена я ему вовсе, так как ни родители благословления не дали, ни в церкви ближайшей видеть нас не хотят. Мне туда дорога не лежит. Обхожу её, церковь нашу, по кругу большому.

Ситрик прищурился, подозревая что-то недоброе.

– Соседи не со зла, из интереса слухи про меня за то распустили, смеются, а я к ним спиной никогда не повернусь. Хотя это раньше они смеялись, а сейчас злобы в них не оберёшься. Девушки, ровня моя, уже по пятому дитё родили, а я пустоцветом. Сколько лет всё живём – у меня ни морщинки, ни ребёночка у подола. У них дети – у меня котята, у них седина – у меня волос только гуще делается. Считают они, будто на мне колдовство какое.

Под её башмаком пискнул котёнок.

– Ой! Прости, родной! Заигрался. – Оказалось, Бирна ненароком наступила на лапку котёнка, сновавшего под её ногами. Взмуркнула обеспокоенная серая кошка, заглядывая в дом. Бирна продолжала: – Говорят про меня всякое, а как зову их в своё поле работать, так радостно бегут, зная, что, кроме меня и мужа, в округе за работу никто так щедро не заплатит.

Бирна подняла на руки котёнка и принялась наглаживать его встопорщенную шёрстку.

– С какой стороны ты вышел к дому?

– С озера.

– Ага, так ты тогда не видел поля моего, что за следующим пригорком. Оно уж всем на зависть – такое большое! Ни у кого столько земля не рождала. И знаешь, что на это рабочие мои говорят? – Она не дождалась вопроса от Ситрика и сама ответила: – Колдовство! Коли имя моё где услышат, так сначала подумают о всяком колдовстве и только потом вспомнят, что это их хозяйка.

– А ты и не колдунья вовсе, – заключил Ситрик.

– Вовсе нет, – сказала Бирна как отрезала.

Они помолчали