За ужином в ресторане «Voisin» Витте, побагровев, кивнул Полянскому: «Гартмана нужно убить». И сделать это следу­ет, как можно быстрее, пока злодей не скрылся в Америке.

Агент ходил за Алхимиком по пятам. Тот прятался в съем­ном углу грязноватого Латинского квартала, где Полянский быстро сколотил компанию из местных хулиганов-апашей, готовых за сто франков завести поножовщину и в драке при­резать Гартмана.

Посол во Франции князь Орлов брезгливо морщился от этих кровавых замыслов. Он с воинской юности привык к открытой сечи и не признавал кинжального коварства и уда­ра исподтишка. Вот почему Витте, с улыбкой идя навстречу Муравьеву, очень надеялся на поддержку приобретающего известность в столице молодого прокурора.

Обедали на закрытой террасе «Гранд-отеля». Говорили о премьерах в Александринке, о новых актрисах. Затем — о далеком, о Северо-Американских Штатах. О том, как в 1863 году Россия спасла обескровленную гражданской войной страну от англо-французской интервенции.

— Государь послал две эскадры, помните? — умно прищу­рился Витте.

— Отчего же. Я гимназистом еще был. Отец рассказы­вал, — сдержанно кивнул стриженной под бобрик головой товарищ прокурора, наслаждаясь легким виноградным ви­ном. — Контр-адмиралы Попов и Лесовский. Верно?

— Светлая у вас, Николай Валерианович, голова! — похва­лил Витте, косясь на тарелку с дымящимся фондю франш-кон- тэ. Хмыкнул: — Такое наготовят—не то каша, не то суп. Поис- тине республиканское блюдо! — широкой улыбкой пригласил Муравьева разделить веселье.—А писатель-то их, Марк Твен.

— Он вроде благодарил.

— Благодарил — слабо сказано! Адрес целый сочинил, от имени признательного американского народа — Государю нашему Александру Николаевичу. Дескать, Америка обяза­на России во многих отношениях. Так-то! И что только бе­зумец может вообразить, что Америка когда-нибудь нару­шит верность этой дружбе. Нарушит враждебным выска­зыванием или действием.

— Что ж, по-христиански: за други своя. — согласился Муравьев. — Удивительно: суп марсельский водорослями пахнет.

— Кто ж спорит: за други своя. Только они-то, они — не за други. — выпил целый бокал Сергей Юльевич. — Вся­кий бунтарь-инсургент, всякое радикалье, любая шельма продувная — добро пожаловать в свободную страну Амери­ку! Особенно, если из России. Поди ж ты, и Гартмана заж­дались.

— С Гартманом. Это было бы подло! — нахмурился това­рищ прокурора.

— Слава Богу! — облегченно выдохнул Витте. — Знал, мно­гоуважаемый Николай Валерианович, что вы нас поддержи­те. Так сказать, с позиции юриспруденции.

Но Муравьев не поддержал. Побледнев от негодования, он, тяжело роняя отчетливые слова, напомнил изумленному Витте, что он — товарищ прокурора, юрист, а не апаш из Латинского квартала, и не террорист-динамитчик, не кро­вавый убийца с кинжальными кунштюками, бьющий из- за угла, не социалист с «медвежатником», стреляющий в спину. В конце концов, его магистерская работа посвящена отмене жестоких телесных наказаний для каторжных и ссыльных. И негоже уподобляться подлому безбожнику- цареубийце.

— Вот-вот, насчет безбожников.Как же тогда: «Не мир пришел Я принести, но меч.»? — впился в прокурора колю­чим взглядом Сергей Юльевич. — Ведь сам Христос. А вы мир предлагаете? С этими?

— Я не предлагаю. И насчет меча — там все иначе. — заволновался Муравьев. — Евангельским мечом не убивают в спину. Им разрубают связи между людьми, если нет духов­ного согласия. Если связи эти тянут нас к грехам тяжким.

— А эти — не тянут? Вот и рубануть бы по ним. Чего мин­дальничать?

— Это недопустимо.

— Отчего же? Терпел Христос, а после взял да изгнал ме­нял и торговцев из храма, — натужно улыбнулся Витте. — Ужель не пример для нас, человеков многогрешных?

— «Дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников.» — задумчиво произнес товарищ прокурора.

— Видите, Николай Валерианович! Сделали! И делают все эти гартманы, тигрычи, засуличи. Россию нашу в разбой­ничий вертеп превратить желают. А мы.

— А мы. У нас суд есть. И суд должен быть, прежде всего, верным и верноподданным проводником и исполнителем са­модержавной воли монарха, — твердо произнес Муравьев, словно бы читая написанное им же уложение.

— Не спорю. Да только нельзя с мерзавцами, с висельни­ками по-благородному. Одолеют они нас, — в сердцах отбро­сил салфетку Витте. — Поймите.

— И вы поймите, любезный Сергей Юльевич, — не усту­пал товарищ прокурора. — Есть закон. И всякое беззаконие рождает другое беззаконие. Как и всякий грех вырастает из другого греха.

— Что ж, воля ваша. Да только слышал я, что писатель Марк Твен нынче не про Тома Сойера сочиняет. Динамит вос­певает, коим советует русское правительство в пух и прах разнести. Впрочем, а вдруг при встрече задушит Гартмана в объятиях, а? Польза какая-то.

Они расстались недовольные друг другом. О своем мне­нии Муравьев пообещал тотчас же сообщить в Петербург. План по устранению Алхимика развалился. Агенту Полянс­кому пришлось срочно убираться из Латинского квартала: настроенные на обещанный куш апаши в нетерпении при­ставали буквально с ножом к горлу. Удрученный неудачей Витте уехал в Россию.

Французские газеты сообщали: знаменитый русский ре­волюционер Лев Гартман, неистовый борец с деспотизмом, на борту парохода «Сент-Поль» отбыл к берегам свободной Америки. Настолько свободной, настолько опьяненной этим священным гражданским чувством, что жители страны и ее правители, захлопотавшись, как-то позабыли о русском изоб­ретателе Яблочкове, чьими лампами освещались соленые причалы морского порта. Позабыли они и о русских эскад­рах, спасших их показушно-белозубую демократию.

Уж если свобода, то свобода на всю катушку, свобода от всего — и от беспокоящей памяти тоже.

До поезда оставалось несколько часов. Муравьев напос­ледок решил пройтись по городу. В каштановой аллее его вдруг окликнули по имени. Оглянулся: никого. Впрочем, нет, ка­кая-то размытая тень мелькнула среди стволов. Он шагнул за тенью и тут же почти наткнулся на ватагу апашей, кото­рые, куражливо скалясь, окружили его плотным кольцом. Предательски дрогнули коленки, но и кулаки сжались: от­цовские уроки английского бокса не прошли даром.

— Должно быть, господа, вы принимаете меня за кого-то другого? — сквозь привычный басок пробилась подлая фис­тула. — Видите ли, я.

Смуглый апаш с каким-то раздавленным, непомерно ши­роким лицом выхватил из кармана нож. Его приятели, кач­нувшись мутными силуэтами, загалдели в предвкушении расправы.

«Боже мой, да ведь меня хотят убить! И убить вместо Гарт­мана, — пульсировало в пылающей голове. — Агент Полян­ский уехал, бандиты рассердились. Они видели меня с аген­том. И теперь.»

Апаш, нелепо изогнувшись, коротким прыжком прибли­зился к Муравьеву. Не помня себя, тот тоже шагнул навстре­чу, бросил кулак в челюсть, сжав его в последней точке уда­ра; челюсть муторно хрястнула, нападающий замер, но рука с ножом, слабея, все же пролетела вперед. Товарищ прокуро­ра почувствовал острый скользящий ожог в левом боку...