По дороге он несколько раз падал, шлепаясь плашмя в грязь,но теперь эта теплая грязь казалась ему удивительно приятной. Он прибежал домойкак раз в тот короткий промежуток затишья, когда сквозь поредевшие водянистыетучи мутно просвечивал закат, а гроза ушла далеко в море, где по синемугоризонту судорожно бегали молнии и слышалось рычанье грома. Но не успел Петяобежать по размытым дорожкам сад и полюбоваться лунками, полными мутной воды,не успел радостно, весело поцеловать отца в мокрую бороду, не успел дать лещаПавлику и крикнуть тете: «Живем, тетечка, живем!» – как гроза вернулась с моряи с новой силой загремела над хуторком.

Несколько раз в течение ночи гроза уходила в море и сновавозвращалась. Всю ночь лил дождь, то бурный, то вкрадчиво-тихий, почтинеслышный, и тысячи ручьев ослепительно блестели при свете молний под деревьямипо всей площади сада, озарявшегося до самых его отдаленных, таинственныхуголков.

Всю ночь Гаврила с мешком на голове бегал по крыше и вокругдома, наставляя водосточные трубы, по которым дождевая вода бурно устремляласьв цистерну. Под этот гулкий шум наполняющейся цистерны Петя и заснул крепким,счастливым сном.

Когда Петя проснулся, было уже позднее утро, сквозь теплый,парной туман просвечивало жемчужно-розовое солнце, мокрый сад был полонптичьего щебета, и тетя, заглянув из сада в распахнутое окно, сказала:

– Вставай, лентяй! Пока ты спал, к нам приехали новыежильцы.

– Вдова с ребенком? – спросил Петя, лениво зевая.

– Вот именно, – ответила тетя со своей лукавой,юмористической улыбкой, означавшей, что у тети прекрасное настроение. – Однимсловом, иди пить чай.

Конечно, было очень любопытно взглянуть на вдову с ребенком,и Петя поспешил на террасу. Но то, что он увидел, ошеломило его.

За столом против тети, между Василием Петровичем и Павликом,сидели и пили чай та самая дама и та самая девочка, которых Петя увидел впрошлом году в Неаполе на вокзале и запомнил на всю жизнь. Петя даже мотнулголовой, как будто ему опять влетел в глаз уголек.

– А это наш Петя, познакомьтесь, – со светской улыбкойсказала тетя.

«Мы уже знакомы!» – чуть не закричал Петя, но какая-товнутренняя сила заставила его сдержаться.

Петя, краснея, обошел вокруг стола и благовоспитанно шаркнулногой, ожидая, пока дама первая подаст ему руку. Пожав худые холодные пальцыматери, Петя с тайной надеждой посмотрел на дочку, спрашивая глазами, помнит лиона его.

Девочка с удивлением посмотрела на Петины гримасы и,равнодушно протянув маленькую руку, сказала:

– Марина.

Это было весьма неожиданно, так как Петя, в соответствии сизвестными романами Пушкина и Гончарова, привык ее считать Таней или Верой. Ноона оказалась Мариной, и Петя посмотрел на нее с откровенным разочарованием,как на обманщицу. Между тем она была та же самая, с тем же черным бантом в косеи тем же маленьким вздернутым подбородком, делавшим ее миловидное, немногоскуластое личико высокомерно-неприступным.

На ней было то же самое короткое летнее пальтишко, и еекарие глаза смотрели холодно и неодобрительно, как бы спрашивая: «Я не понимаю,что вам от меня нужно?»

«Как! Забыть так скоро?» – с горечью подумал Петя и тут же сеще большей горечью понял, что она его не забыла, а просто тогда и не заметила.

Петя был оскорблен, его самолюбие страдало.

«В таком случае между нами все кончено!» – сказал Петяглазами и, с ледяным, чисто печоринским равнодушием пожав плечами, удалился насвое место.

– Перестань гримасничать, – сказала тетя.

– Я не гримасничаю, – сказал Петя и сейчас же сталприготовлять из сладкого чая бабку, то есть сначала напихал в стакан хлебногомякиша, а когда мякиш разбух, перевернул стакан и выложил на блюдце некоеподобие бабки.

Делать бабки в семействе Бачей было почему-то запрещено,поэтому Василий Петрович строго посмотрел на Петю через пенсне и сказал, стучауказательным пальцем по столу:

– Я тебя удалю!

– Вы, пожалуйста, не думайте, что он у нас невоспитанный, онпросто стесняется, – сказала тетя, обращаясь к матери, но глядя лукаво надочку, отчего Петя насупился и стал ложкой ковырять бабку.

Однако Маринина мама не поддержала разговора. Она, видимо,тяготилась этим вынужденным чаепитием с незнакомыми людьми, дачевладельцами,совершенно для нее не интересными.

Она была брюнеткой, у нее тоже был вздернутый небольшойподбородок, темные усики, старая траурная шляпка и недоверчивые глаза.

– Теперь относительно платы, – сказала она, продолжаяразговор, прерванный появлением Пети. – Мне говорили, что вы берете пятнадцатьрублей в месяц. Это меня устраивает, и, позвольте, я вам сейчас внесу вперед задва месяца – тридцать рублей. – Она открыла саквояж, вроде тех, с какими обычноходят акушерки, покопалась в нем и положила на стол несколько бумажек. – Астоловаться мы у вас не будем, у нас есть керосинка… Возьмите деньги. Здесьровно тридцать рублей.

– Ах, что вы, что вы! – смущенно забормотала тетя, густокраснея, как всегда, когда дело касалось денег. – Это необязательно сейчас…Можно и потом… Впрочем, мерси. – И она небрежно подсунула под сахарницу деньги,слегка пахнущие больницей.

Маринина мама снова покопалась в саквояжике, как бы желаяеще что-то достать («Ага, паспорт!» – сообразил Петя), но, видимо, раздумала и,решительно щелкнув замком, встала:

– А теперь, разрешите, мы пойдем к себе.

Отказавшись от помощи, мать и дочь забрали свои вещи –клеенчатую книгоноску, завернутую в газету керосинку, портплед и зонтик – ипошли через сад к флигельку, оставляя на мокрых дорожках глубокие следы новыхрезиновых калош, больших и маленьких.

– Довольно странная дама, – сказал Василий Петрович. –Впрочем, какое нам дело?

– Во всяком случае, по-видимому, вполне интеллигентная, –заметила тетя со вздохом и, достав из под сахарницы деньги, сунула их в кармансвоего довольно нарядного фартука.

На некоторое время погода разгулялась, и сад жарко загорелсяна солнце, как брильянтовый. Но едва все семейство Бачей вышло с лопатами наработу, как снова набежали тучи и пошел дождь – на этот раз ровный, спокойный,теплый, именно такой, какой нужен для хорошего урожая. Дождь этот, с небольшимиперерывами, шел почти целую неделю, и за это время сад буквально преобразился.