Полиция велела оставаться всем на своих местах и начала работу. Сняли отпечатки пальцев, проверили квартиру на предмет следов взлома, которых не обнаружили.

Врачи, выясняя, что случилось, тщательно проверили все версии и в итоге пришли к выводу, что это был несчастный случай. Андрей, вероятно, мыл руки, поскользнулся на кафельном полу, ударился виском о дверной косяк и потом головой об пол.

Вот такая случилась история.

Находясь в глубоком шоке, я купила билет на ближайший рейс из Иркутска. Моя знакомая, организовавшая эти гастроли, сказала, что полетит со мной. Я заверила ее, что справлюсь. Она не стала меня слушать, достала билет на тот же рейс, чтобы сопроводить меня до дома. Весь полет я проплакала. Слезы текли по лицу, по шее и не прекращали течь, жилетка промокла насквозь. Я ничего не могла с собой поделать.

Приехала домой. Открыла дверь. Вошла в квартиру. Было ощущение, что меня оглушили чем-то тяжелым. Из глубины квартиры вышел наш кот Рамзес. Я его покормила, погладила, но он как-то странно на меня смотрел и не отпускал ни на шаг, все ходил за мной по квартире. Я вошла в свою спальню и увидела, что моя кровать, застеленная покрывалом, слегка примята. На тумбочке лежали телефон и градусник. Взяла градусник в руки, посмотрела по привычке – 37.2. Надо же, думаю, какая несерьезная температура.

Уже через час после моего приезда приехала моя сестра.

Дальше была целая череда тяжелых дней – один страшнее другого. Мне никогда в жизни не приходилось организовывать похороны. Сестричка была все время рядом, взяла на себя очень многое, в том числе и заботу обо мне. Все время спрашивала, ела ли я. Но я не могла ответить на этот простой вопрос.

Я все пыталась осознать, что же произошло. И не могла принять. Отказывалась. Все время думала: мы же только что ездили во Вьетнам, он покупал эти часы, смеялся вместе со мной.

Приехал отец Андрея. Так вышло, что после развода мы не виделись. Это было его решение, не мое. Но я не настаивала, он имел на это право. Игорь вошел в квартиру, и я увидела человека, раздавленного горем. Конечно, за 15 лет, что мы не виделись, он постарел, и мне показалось, что стал ниже ростом. Я его обняла, а он стоял весь обмякший, руки неловко висели по швам. Потом сказал: «Покажи мне его комнату». Я его проводила туда, показала на полки и шкафы, заполненные всякой всячиной, и сказала: «Если что-то хочешь взять – бери». Игорь долго сидел один в комнате Андрюши. На Андрюшиной кровати лежали две игрушки. Одну ему, еще подростку, подарила одна актриса, вторую – смешного крокодила с бантиком на шее я принесла с вечеринки журнала «Крокодил». Андрею понравилась смешная игрушка, наполненная шариками «антистресс», приятно было ее мять в руках. Крокодил поселился в его комнате. И когда я зашла проведать Игоря, он кивнул на эти игрушки и сказал: «Я понял, что он так и не вырос». А я подумала: «Ничего-то ты, как обычно, про своего сына не понял. Он вырос, и еще как».

Потом в одном из интервью Игорь говорил: «Я так много не знал о своем сыне». И вот это уже была чистая правда.

Увидев Игоря, понуро сидящего на диване, я почувствовала невероятное чувство вины. Это чувство меня не отпускало ни на минуту с того момента, как подруга позвонила, чтобы сообщить жуткую весть. Я все время спрашивала себя: «А если бы я никуда не полетела? Если бы оказалась рядом?» Любому человеку, у которого уходит близкий, знакомо это чувство. Даже если все произошло по какой-то нелепой случайности и предположить такого исхода никто не мог, мы все равно виним в случившемся себя. А когда пытаемся сами себе возражать, говорить, что мы не могли ничего предугадать, не могли предвидеть, что банальная простуда и банальное падение закончатся именно так, помогает мало. Все равно есть ощущение вины. Можно было остаться, не полететь никуда – и все изменить.

Я думала о том, что не смогла помочь Игорю убежать от его судьбы. Когда Андрей рос, я все время держала в памяти тот факт, что одного ребенка его отец уже потерял. И я очень боялась наступления этого возраста у Андрея. Вдруг история повторится? Когда мы с Игорем развелись, я решила, что вот она – эта потеря. Игорь потерял сына не в буквальном, а в метафорическом смысле. И успокоилась – мы обманули его судьбу. Но оказалось, что это не так.

Войдя в комнату, я опустилась на колени возле Игоря, заплакала и сказала: «Прости!» Это было искренним порывом, как-то само собой получилось. Игорь дотронулся до меня и произнес: «Ну что ты!» В следующий раз мы увиделись на прощании с сыном и больше не встречались.

И без того сложную ситуацию усугубляло то, что о нашей беде прознали папарацци, и я оказалась в настоящей осаде. Сразу несколько съемочных групп круглосуточно дежурили у моего подъезда, ждали, когда я выйду. И за неимением никакой информации от меня кидались на каждого, кто выходил из подъезда, совали ни в чем не повинному человеку микрофон в лицо, задавали вопросы, требовали ответов. На второй день после моего возвращения в дверь позвонила заплаканная консьержка и стала что-то говорить, но сквозь ее рыдания я могла разобрать только: «Прошу меня простить» и «Это было выше моих сил!». Я ее усадила за стол, налила чаю и попросила спокойно рассказать, что произошло. Оказалось, что она выпила снотворное и легла спать, но какие-то люди вломились в подъезд. Они представились следователями и стали задавать вопросы. Она спросонья не поняла, в чем дело, и стала честно отвечать: что видела, что знает. Только спустя некоторое время бедная женщина осознала, что ее обманули и что перед ней никакие не следователи, а съемочная группа одного из таблоидов. Она решила, что сделала что-то ужасное, и кинулась ко мне плакать и извиняться. Я ее как могла успокоила, сказала, что она ни в чем не виновата, просто есть такие люди – похоронные журналисты. Они зарабатывают деньги на чужой смерти. Консьержка, которая была далека от реалий шоу-бизнеса, хваталась за сердце и спрашивала наивно, как они могут спокойно спать после этого и есть ли у них вообще душа. Я ответила: «Есть люди, а есть нелюди. Вероятно, вот эти, которые пытали вас расспросами, – из второй категории». Меня все это не удивляло совершенно, я всякого уже насмотрелась. Но эту взволнованную и плачущую женщину было искренне жаль. Я напоила консьержку чаем и взяла с нее обещание дверь открывать только участковому и ему же отвечать на вопросы.

Впрочем, папарацци не остановил закрытый подъезд. Они проникли на мой этаж, позвонили в звонок, нацелили на дверь камеры и, думая, что мы их не слышим, начали между собой переговариваться: «Ну тут же должна быть где-то пожарная лестница, не только лифт. Давайте найдем ее и поднимемся к ней, минуя тамбурную дверь». Но у нас все это время работала камера домофона, и мы все прекрасно слышали. Я даю сестре ключ от двери на лестничную площадку и говорю: «Беги быстро запирай!!» А дальше, как в страшном сне или фильме ужасов, когда зомби уже ломятся в дверь и ты в последнюю секунду успеваешь навалиться на нее плечом и закрыть замок. Сестра успела.

Потом пришел человек по имени Андрей, организующий похороны, и тоже задавал вопросы. Отвечать на них было непросто. Мы с сыном много раз вели беседы о том, что с нами случится после нашей смерти. Одно время я занималась раджа-йогой, где впервые услышала версию о том, что тело человека – это всего лишь его «костюм». И не более того. И Андрей с этой мыслью тоже соглашался, считая, что наше тело – это вместилище для чего-то более тонкого. Как скафандр. Или как автомобиль, везущий душу по жизни. Когда случается непоправимое – человек просто выходит из этого автомобиля и отправляется дальше. Мы оба склонялись к тому, что этот автомобиль, или этот скафандр (как угодно его называйте), надо потом утилизировать. Я считаю разумным существующий во многих культурах обычай сжигать тела умерших. Андрей со мной в этом вопросе соглашался. «Какой смысл превращать планету в большое кладбище?» – говорил он. Когда встал вопрос, как хоронить Андрея, я вспомнила этот разговор. Мне было очень важно, чтобы Игорь понял – я действительно знаю о воле Андрея, я не придумала это, мы с ним обговорили этот вопрос. И он сказал: «Да, делай, как ты считаешь нужным, я понимаю, что Андрея бы это устроило».