– Ты сам в это не веришь. Не знаю, во что ты веришь, но точно не в это.

– Я повторю: ты ошибаешься.

У меня больше не было аргументов. Я молчала, и Роджер сказал:

– Похоже, эта поездка принесла тебе больше вреда, чем пользы. Этим я, конечно, втяну нас в новый клубок проблем, но считаю, что для тебя будет лучше, если мы вернемся домой как можно скорее. Как насчет завтра?

Мы могли бы остаться на мысе еще пару дней – мы оплатили дом – но если честно, то какой был в этом смысл?

– Как знаешь, – ответила я, развернулась и побрела обратно к дому.

* * *

Роджер не пошел следом. Скажу больше: он вернулся только около полуночи. Все это время я пялилась в телевизор. На одном из каналов крутили документальный фильм про Эмили Дикинсон, который я давно хотела посмотреть. И, конечно же, его показывали в самое неподходящее время. Наш разговор, то есть наша ссора с Роджером занимала все мои мысли. Знаешь, как бывает. Снова и снова прокручиваешь ссору от начала до конца, раскладываешь по полочкам все обвинения и возражения, пытаешься придумать идеальный ответ. Этим я и занималась, пока на экране фотографии девятнадцатого века сменялись говорящими головами ученых, которые, в свою очередь, чередовались с кадрами современного Амхерста и его окрестностей. Я так старательно обдумывала слова Роджера – как он пытался сбросить со счетов все мои доводы, обвинить во всем скрытую обиду, которую я держала на него за выкидыш, – что совсем не следила за фильмом. Время от времени я улавливала ритмы стихотворений Дикинсон, слышала хорошо известные строки, вроде «Коль к Смерти я не смогла прийти», но, по большому счету, до меня доносились далекие приливы и отливы звуков.

Я сердилась на Роджера. Не так, как в павильоне – тогда ярость пришла с откровением, с пониманием, что мой муж натворил что-то глупое и ужасное, принесшее вам огромную боль и страдание. Но теперь мой гнев был похож на ноющий ожог, который он нанес своей ложью, несмотря на то, что мы оба знали: я приперла его к стенке. Он нанес его тем, что пытался сменить тему, переложить вину за совершенное на меня. И этот гнев дополнялся другим, но направлен он был на меня, потому что у него почти получилось это сделать. Почти – потому что я знаю, что я видела и чувствовала на Винъярде, но ему удалось посеять сомнения, которые я, будто сорняки, искореняла из своих мыслей. Наверное, я держала на него обиду за выкидыш, за то, что он не мог утешить меня, когда я пыталась смириться с этой потерей, а затем… После того, как он подрался с Тедом, наверное, где-то глубоко внутри я считала, что стресс, который я испытала от одного вида катающихся по полу и громящих мою квартиру Роджера и Теда, был причиной, по которой я потеряла ребенка. Но что насчет проклятия? Мне ведь оно не привиделось. Что насчет его ночных путешествий или же, черт возьми, его рабочего кабинета? Если я все это выдумала, то почему он не захотел снять проклятие? Утром мы собирались вернуться в Дом Бельведера, что бы нас там ни ожидало. Стоит ли говорить, что я ни капли не сомневалась, что ни к чему хорошему это не приведет? Все началось с боли и крови, поэтому была большая вероятность, что кровью и болью все это и закончится.

На экране телевизора актриса, которую выбрали читать стихи Дикинсон, декламировала:

«Замени „в дом“ на „к сыну“, – подумала я, – и попадешь прямо в яблочко».

* * *

Роджер не стал со мной говорить, когда вернулся с улицы – все еще отыгрывал обиженную невинность. Он сразу направился в спальню и крепко спал, когда я через час решила последовать его примеру. Не знаю, чего я ожидала от той ночи. Ты, может, считаешь, что после всего, что случилось со мной в тот день, не говоря уже о суммарной странности всех предыдущих дней, я имела право на небольшую передышку. Но то, чего я заслуживала, имело мало общего с тем, что я на самом деле получила. Вот какой я вынесла из всего этого урок. Казалось, чем больше препятствий судьба учиняла на моем пути, тем больше всего со мной могло и должно было случиться. А потому, когда после «Ток-шоу с Чарли Роуз» начался фильм «Призрак дома на холме», и я, не в силах от усталости уловить сюжетное развитие, решила отправиться спать и поднялась в спальню, я ждала… Не знаю, может, Теда, который в очередной раз решил бы меня навестить во всем своем истерзанном очаровании; может, его визит бы затянулся, и он коснулся бы меня руками, обвитыми колючей проволокой. Я, по большому счету, была дома одна. Из телевизора эхом разносились по комнате голоса, но ничто не действовало мне на нервы. В постель я тоже легла спокойно. Страх, конечно, был. Не скажу, что… Я усвоила, что каждый раз, когда я думала, что напугана до смерти и хуже быть уже не может, худшее случалось. Но я была измотана тем, что постоянно боялась испугаться, понимаешь? Я потихоньку склеивала осколки своего разума, на которые он разлетелся от удара шаровым тараном, – так я представляла себе появление Теда. Вся та злость, что кипела во мне, помогла воздвигнуть фасад, подпереть стены, заделать отверстия, закинуть брезент на крышу. Пока я сгоняла в кучу свои разлетевшиеся мысли, меня меньше всего тревожили мелкие заботы; я могла перестать волноваться о том, что волнуюсь. Несомненно, в скором времени мне предстояло столкнуться с ними, стоит только укрепить стены и заменить окна, но в тот момент я была безразлична – или готова – ко всему, что могло ожидать меня на следующем уровне Странности.

Естественно, ничего не произошло. Ночь прошла тихо и спокойно. Я заснула сразу, как только голова коснулась подушки, и проспала шесть часов без единого сна, пока меня не разбудил Роджер, собирающий вещи. Он заметил, как я села в кровати, и сказал:

– Я тебя разбудил? Прости. Я решил, что лучше нам выехать как можно раньше.

Знаешь, я так хорошо отдохнула и была так этому рада, что проглотила грозящую сорваться с языка гадость, откинула одеяло и направилась на кухню, чтобы позавтракать.

* * *

То же самое было и следующей ночью. На обратном пути с мыса обошлось без происшествий: Роджер вел машину всю дорогу, и мы почти не разговаривали. Дежавю. От Роджера исходило напряжение. После относительного спокойствия последних дней стресс скатывался с него волнами. Я думала, что если поверну голову, то увижу, как он постукивает пальцами по рулю, покусывает губу, шевелит коленкой, – словом, пытается высвободить пульсирующую энергию. Но когда я взглянула на него, его рот был закрыт, а ноги не двигались. Я хотела спросить, волнуется ли он, но знала, что в ответ он скажет очередную ложь, что-то вроде: «С чего бы? Мне не о чем волноваться».

Как только мы свернули с 90-го на 87-е шоссе, ко мне вернулось ощущение Дома. Уже какое-то время оно постепенно усиливалось. Когда мы свернули с автомагистрали к Гугеноту, по рукам и ногам побежали мурашки, как будто Роджер включил кондиционер на полную мощность. Вместо того, чтобы поехать по дворам, Роджер свернул на Мейн-стрит. Мы проехали мимо поворота на университет, мимо книжного магазина «Пит и Просперо»… Зачем я тебе все это рассказываю? Ты же там живешь. Мы проехали «Просперо», и в конце улицы я увидела Ратушу… И чуть не подпрыгнула на сиденье. Часть меня надеялась, что произошедшее оставит какой-то отпечаток. Что-то вроде темного облака, нависшего над зданием. Не знаю.