* * *

Аргументы исчерпали себя к тому времени, как мы выкатили на 6-е шоссе. Роджер молча дулся, и меня это устраивало. Мой собственный гнев утих на время, и в тишине автомобиля я смогла спокойно обдумать произошедшее на Винъярде. Я размышляла о фигуре, которую мельком увидела в зеркале на карусели. Без сомнения, это был Тед. Он был причиной моей… Дезориентации. Но почему? Почему он решил снова явиться ко мне в закусочной? (Нет, я не думала об увиденном.) Чтобы напугать? Что же, у него получилось. Конечно, это могло стоять за событиями прошедшего дня; и все же, если единственной целью Теда был мой испуг, то методы он выбрал довольно причудливые. А что насчет той штуки в камере Роджера? Которая разговаривала голосом, который, казалось, исходил из самых глубин души Роджера, который напоминал мне о Доме? Что насчет этой штуки, которая предложила исполнить его проклятие в обмен на… Как там она сказала? «Кровь и боль»?

Мы подъезжали к развязке на Орлеан. Я предложила Роджеру туда заехать.

– Зачем? – спросил он.

– Хочу чего-нибудь выпить.

Он что-то пробурчал в ответ, но повернул направо.

В винном магазине я купила бутылку красного вина, две бутылки односолодового виски и банку содовой. Виски пил Роджер; мне виски напоминал микстуру. Я хотела с ним поговорить, а алкоголь развяжет ему язык, и я посчитала, что парочки стаканов виски с содовой и вина, которого мы выпьем за ужином, должно хватить.

Всю оставшуюся дорогу до Уэллфлита я думала о той штуке в углу. Как только я увидела ее… Как это назвать? Видение? Очень яркое видение. Как только я заметила эту штуку среди теней, мои нервы заискрились. Значит, эта штука и есть Дом? Или Дом был… Или Дом похож на эту штуку? То, что Дом и эта штука не имели никакой связи, казалось маловероятным. И не была ли она причиной произошедшей с нами Странности? Откуда она взялась? На мгновение я представила, как группка студентов в шестидесятых играет с доской для спиритических сеансов и тем самым открывает дверь, которая должна была быть закрыта, а затем еще и включают свет переключателем, который никогда не следовало нажимать.

Нет. Был еще Томас Бельведер и его серия «Мрачное празднество», на картинах которой – я была почти уверена – была запечатлена странность, которую он пережил в то лето, когда жил в Доме. На это намекало письмо Виолы Бельведер. Странные события начинались с Томаса, но, возможно, случались и раньше – и, признаться, я была этому совсем не удивлена. Когда попадаешь в такое положение, любое подходящее объяснение кажется победой.

То есть этот Дом… В нем были привидения? С Домом что-то не так? Будем говорить, что с ним что-то не так. С Домом было что-то не так уже по меньшей мере полвека. Но не все жильцы оказались такими везучими, как мы. Доктор Салливан не заметила ничего необычного. И, раз такое дело, ничего необычного не отметили ни Роджер, ни Джоан, ни Тед за все время проживания. Получалось, что с Домом иногда было что-то не так. Он следовал какому-то оккультному расписанию, просыпался по огромному будильнику каждые пятьдесят лет – из чего следовал закономерный вопрос: кто заводил этот будильник?

Впереди показался поворот к Дому на Мысе. Роджер резко свернул на подъездную дорожку, демонстрируя свое недовольство: рванул вбок и зигзагами поехал к дому; гравий со свистом вылетал из-под колес. Я промолчала, и он, должно быть, воспринял это как молчаливый вызов в ответ на выходку, но, если честно, я просто задумалась о Доме. Машина остановилась, и я повернулась к нему и сказала:

– В морозилке есть мясо. Может, сделаешь его на гриле?

– Почему бы и нет, – ответил Роджер с напускным безразличием. Но меня не проведешь. Я видела, как он встрепенулся от одного только слова «гриль». Есть лишь один гендерный стереотип, с которым я согласна: позволь мужчине поджарить сырое мясо на огне, и он будет доволен, как слон. Должно быть, от этого они чувствуют себя настоящими охотниками, которые зажаривают на костре мясо мастодонта. Это к разговору об атавизмах.

Пока Роджер высыпал свежий уголь на гриль и пропитывал его жидкостью для розжига – и не важно, что уголь был уже пропитан; если огонь не угрожал спалить брови, Роджеру этого было недостаточно – пока разжигал гриль и готовил мясо, натирая его смесью из молотого перца, сухой горчицы и измельченного чеснока, я накрыла на стол и начала строгать салат. Покончив с салатом, я откупорила бутылку красного вина и налила в бокал Роджера вполне солидную порцию, себе же плеснула поскромнее. Я хотела достать бокал побольше – и с удовольствием бы пропустила ужин и сразу перешла к алкоголю, – но мне нужна была ясная голова. Я сунула Роджеру бокал в руки, когда он зашел в дом в поисках щипцов и вилки. Он забрал его с собой, поставил рядом с тарелкой со стейками на столик во дворе и ждал, когда утихнет адское пламя и нагреются угли.

Я взяла бокал, прошла в гостиную и встала у окна, разглядывая кладбище. Вино было крепким, острым, и после каждого глотка хотелось щелкнуть языком. К такому вкусу надо привыкнуть, но я оценила его крепость. Наш Дом был опасным. Или больным. Могут ли дома болеть? Не буквально – это метафора, – а в метафизическом смысле. Мог ли Дом обернуться против самого себя? Или он привлек внимание какой-то… Заразы? Опухоль? Существо в углу просило крови и боли. Сколько боли испытал Дом, пока в нем жили Роджер, Джоан и Тед? На первый взгляд, ничего необычного. В браке у Роджера и Джоан, как и у всех, были свои взлеты и падения, как и в их отношениях с сыном. Но потом все пошло наперекосяк. Джоан закрутила роман с профессором антропологии. Тед вступил в экзистенциальную фазу подросткового возраста и начал бунт. Роджер все больше отдалялся от них. Все отношения под этой крышей начали тлеть. И в этом не было ничего необычного – многие семьи проходят и не через такое, – только вот в Доме Бельведера боль подпитывала нечто, что могло оказаться самим Домом; или скрывалось в Доме, как собака под столом, ждущая объедки.

Я выпила еще вина – сделала большой глоток, – и в глазах защипало. Я вернулась на кухню и из окна увидела, что Роджер, держа в одной руке бокал, переворачивал стейк другой. Он плеснул немного вина на мясо: огонь подпрыгнул, чтобы слизнуть его. Почему эта штука явилась Роджеру? Потому что она нашла человека, у которого ей было чем поживиться, после всего того, что ей удавалось урвать. Как будто вместо собачьего корма ей внезапно предложили обед из семи блюд в ресторане «Канал Хауз». Да, я про проклятие. Роджер сделал… Он отдал Теда этой штуке. Я не могла сказать, осознавал ли он свои действия… Да, он хотел отомстить Теду, но вряд ли его желание могло зайти так далеко, вряд ли он мог в отместку устроить сыну персональный ад. Получается, эта штука забрала и моего ребенка? Откуда я могла это знать? Я ни разу не сомневалась, что мой выкидыш был частью той цены, которую Роджер заплатил за проклятие, но если проклятие не распространялось на моего ребенка, могла ли эта штука его принять? Трудно поверить, что кучка клеток, называемая зародышем, могла удовлетворить аппетит этого существа. Но как знать.

Роджер воткнул вилку в стейк и поднял его, чтобы проверить готовность. Еще немного. Он вернул кусок на гриль и в тот же момент словил мой взгляд. Он поднял бокал – попытка перемирия, если не извинение, – и я, не задумываясь, повторила жест. Он улыбнулся. Мой бокал был уже пуст. Я даже не заметила, как осушила его. Мне стоило притормозить, а не то уснула бы еще до начала трапезы. Я сполоснула бокал и налила себе воды.