Вероятно, последним интересующий нас термин при описании исторических событий применил в XVIII в. Феофан Прокопович, обличая в своей книге попытку членов Верховного тайного совета в 1730 г. установить в России режим конституционной монархии. Рассказывая о действиях своих политических противников, церковный автор пишет: «Начали же призывать к себе первейших из противной компании и принимать их с ласкосердием и к общему сословию преклонять, ротяся и присягая, что они за собственным своим интересом не гонятся…»[439]. Как видим, вплоть до самого последнего времени употребления интересующего нас термина русские авторы четко отличали его как от клятвы, так и от присяги. Нам сейчас трудно судить, использовал ли Феофан Прокопович разговорный оборот своего времени или же, будучи достаточно хорошо образованным архиепископом Новгородским, позаимствовал его из древнерусских летописей. Несомненно одно: указывая на роту заговорщиков, автор подчеркивал не только антигосударственный (точнее, антисамодержавный, но для Феофана Прокоповича это было одно и то же) характер их замысла, но и его антихристианскую сущность. Последнее вытекает из того, что, по Библии, всякая власть исходит от бога, а царь или царица является его наместником на земле. Следовательно, любая попытка ограничить их богом данную власть представлялась христианству опасным покушением и на основы собственной религии. Этими обстоятельствами и объясняется появление у Феофана Прокоповича языческого термина, который при всех других обстоятельствах его коллеги старательно вымарывали из летописей.

Хоть церковь в конце концов добилась своего и термин рота полностью исчез из правовой практики, письменных источников и, в конечном итоге, живой разговорной речи в масштабах всей страны, однако в различных областных диалектах русского языка это слово доживает практически до сегодняшнего дня. В составленном В. Далем словаре имеется целый ряд примеров употребления этого корня, в частности: роты – обл. вост., сев., сиб. «божба, клятва», ротитъ – влгд., сиб. «бранить, ругать, клясть, проклинать», ротитъся – «божиться, клясться, заклинаться». Особенно часто, по свидетельству В. Даля, слово рота использовалось в смысле «заклинания» типа «отсохни рука» (если неправду говорю), «чтоб мне провалиться», «не видать детей», «дай Бог лопнуть». В ряде случаев в Сибири слово рота означало «обет, обещание, зарок, клятва Богу»[440]. Относительно последнего значения отметим, что и в Индии обозначающее обет слово rata было явно образовано от термина puma (см., например, РВ I.51.9). Как уже отмечалось в третьей главе, ведийская рита была связана, с одной стороны, с речью, причем речью сакральной, а, с другой стороны, этимологически несла на себе отпечаток идеи соединения и соответствия различных частей Вселенной. В силу этого становится понятной отмеченная Людерсом связь риты с клятвой как выражение верности (соответствия) соединяемым элементам и, следовательно, как образом и самой rta и управляемого ею Космоса[441].

Подобное независимое друг от друга эволюционирование в сторону «снижения» исходного смысла, наблюдаемое и у индийской риты, и у русской роты, лишний раз свидетельствует о едином индоевропейском происхождении обоих терминов и примерном единстве заложенных в них многообразии смыслов, предопределившем весьма сходное изменение их семантического содержания – от обозначения управляющего всем мирозданием единого всеохватывающего закона до человеческой клятвы.

Итак, в сознании русских крестьян XIX в. слово рота по-прежнему было тесно связано с Богом, клятвой, заклятьем, проклятьем и идеей божьей кары в случае произнесения в ходе роты неправды. Мы видим, что за исключением значения вселенского закона слово рота в живых диалектах XIX–XX вв. имело те же значения, что и в языческой Руси. Хорошо известно, что в языке народа не остается ничего случайного, наносного. Все, что в нем сохраняется, представляет для народа значительную ценность, определяется его мировоззрением и имеет в его сознании глубокие корни. В этом плане особо показательно то, что слово рота, как мы можем судить на основании памятников письменности, сохранялось в русском языке более тысячелетия (как минимум), и притом вопреки всем настойчивым попыткам православной церкви уничтожить его на протяжении большей части этого периода. Весьма важно и то, что рота дошла до нас не только в письменных источниках, но и в живых диалектах русского языка. Этот факт является одним из наиболее ярких и наглядных свидетельств того, какое огромное значение придавал русский народ роте и какое место занимал этот закон правды и справедливости в его духовной и нравственной жизни.

Вместо заключения, которое в принципе не может быть окончено…

Русское слово рота напрямую восходит к однокорневому индоевропейскому термину, обозначавшему вселенский закон. Судя по тому, что этот термин соотносился с некоторыми материальными предметами (тетивой лука, нитью), понятие вселенского закона было известно индоевропейцам уже в каменном веке. Чтобы в должной мере осознать всю потрясающую значимость этого факта, следует отметить, что современная наука и философия даже не ставят перед собой цели открытия единого закона, объясняющего всю цельнокуп-ность бытия. Современная физика, как отмечает выдающийся английский исследователь в этой области Д. Бом, стремится к созданию Великой единой теории, способной объединить все и описать Вселенную одним уравнением, однако эта цель до сих пор все еще не достигнута. Между прочим, в ответ на вопрос американского философа Р. Уэбер о том, что же заставляет ученых искать один универсальный закон природы, английский ученый предположил, что в каждом из нас скрыта духовная потребность к этому, что и заставляет людей искать себя в мистицизме, религии или искусстве. Даже марксистская диалектика, гордо претендовавшая на объяснение всего и вся, была вынуждена исходить из трех основополагающих законов, не пытаясь свести их к одному. То, о чем современное человечество не смеет даже и мечтать, за многие тысячелетия до него удалось нашим далеким индоевропейским предкам, которые открыли существование единого вселенского закона, лежащего в основе всего. Этот великий закон в силу своей природы не может быть выражен ни в привычных современной эпохе словесных выражениях (да и как обычный человеческий язык может адекватно передать хотя бы пение соловья, не говоря уже о более глобальных явлениях?), ни в математических формулах. Однако древние понимали его интуитивно, во всей его цельности, и при необходимости указывали прямо или намеками на его присутствие в тех или иных частных проявлениях сущего либо на факт нарушения или искривления этого основополагающего принципа.

Великолепно понимая, что в словах мы даже отдаленно не сможем адекватно выразить суть вселенского закона, попытаемся хотя бы в самых общих чертах определить, как воспринимали его индоевропейцы, и проследить начальные этапы его эволюции. Картина и здесь с неизбежностью будет неполной, поскольку, во-первых, их мирочувствование отнюдь не полностью нашло свое отражение в устных и письменных памятниках, созданных уже после распада индоевропейского единства, и, во-вторых, далеко не все эти памятники сквозь тысячелетия дошли до наших дней. К этому следует добавить, что часть сохранившихся памятников фиксирует весьма позднюю стадию бытования интересующего нас термина, когда уже вовсю шел процесс забвения и «снижения» вкладывавшегося в него смысла. Тем не менее, исходное мирочувствование индоевропейцев в отношении вселенского закона выразилось в произведениях последующих эпох с достаточной полнотой, чтобы очертить его основные контуры, а сравнительный анализ наследия различных индоевропейских народов позволяет вычленить изначальный круг связанных с обозначающим вселенский закон словом представлений, которые впоследствии могли по-разному развиваться у каждого из этих народов. Внимательно изучая и сравнивая между собой творения индоевропейской духовной культуры, мы сможем хотя бы в общих чертах понять, как наши далекие предки представляли себе Высшую Реальность Вселенной, делающую ее именно такой, какая она есть.