Мадам Жанет резко прокричала что-то на неизвестном языке, и исполнительный слуга бросился меня догонять. Увидев, что происходит, Герман выбежал мне навстречу. Я была на мосту, когда услышала крики. В темноте мы плохо видели друг друга, к тому же тропинка, ведущая к мельнице, огибала заросли боярышника, а потому я бросилась прямо в кусты, не разбирая дороги. И то, что я там увидела, заставило меня застыть на месте. Герман лежал на спине, пригвожденный к земле огромным волком. Зверь беззвучно оскалился, но рвать свою жертву не спешил, а Герман тем временем медленно пытался обнажить кортик. А потом все произошло очень быстро: где-то позади протяжно крикнула мадам Жанет, ей вторила яростная ругань мамы, в двух шагах от меня хрустнула ветка под ногой слуги нашей гостьи, волк будто очнулся и зарычал, Герман освободил клинок из ножен и быстро всадил лезвие в грудь зверю, но тот отпрыгнул от брата, набросился слугу и вцепился ему в глотку.

Простите мне это многословие, господин Оболонский. События тех дней отпечатались во мне до мельчайших подробностей. Даже сейчас, пять лет спустя, я не могу сдержать дрожь от одной только мысли о том, что тогда случилось, и знаю наверняка, что никогда в жизни не смогу забыть хотя бы одну картину из произошедшего.

Герман был невредим, окровавленный волк, скуля, уполз в кусты, а о слуге я не заботилась. Мы с братом бросились туда, где слышался голос мамы. У мельницы никого не было, но дверь была распахнута настежь. И мы вошли внутрь.

На полу майским веночком лежали одиннадцать девочек. Они были в забытьи, их лица были неживыми и страшными, всюду горели черные свечи. Но невообразимый ужас мы испытали, когда увидели, кто был двенадцатой жертвой ведьмы. Мама.

Поверьте, мы с братом делали все, что было в наших силах и на что оказалась способна наша фантазия. Мы бросали в ведьму камни, колотили воздух дубинами, кололи его ножом. Но не в наших силах было пробить магическую стену, окружавшую место магического действия. Мы видели все – с начала и до конца. Охрипшие от криков, обессилевшие и сломленные, мы смотрели, как омерзительное чудовище принимает облик нашей матери, и ничего не могли с этим поделать. Мы могли только холодеть от ужаса.

Несколько лет спустя, когда я прочла все, что возможно, про тот ритуал, мне не давало покоя одно: почему мама. Она была очень красива, но вовсе не так молода, чтобы прельстить ундину свежестью тела, к тому же она не была девственна, и бестия сильно рисковала из-за этого. А потом я поняла: у ундины просто не оставалось времени и выбора. Для ритуала было готово все, кроме последнего тела, которым должна была стать я, однако из-за странного поворота судьбы я сбежала прямо с жертвенного стола. Отказываться от ритуала после стольких месяцев приготовления ундина не стала и использовала того, кто первым подвернулся под руку. Маму. Маму!

Тогда она еще не знала, с кем посмела связаться. Это стало началом ее конца.

Но тогда, на мельнице, у нас не было ни сил, ни умения с ней бороться. Когда все закончилось, ведьма одним движением руки сняла барьер. Однако напасть на нее шанса нам не оставила. Она просто столкнула нас в воду, как глупых, беспомощных котят. От дворовых однажды я слышала, что в нашем озере есть водяной, что кто-то видел и русалок, но могла ли я тогда представить, какими злобными тварями они могут быть? Думаю, то, что мы с Германом выжили, просто везение. Потрясение, которое я испытала, неожиданно проявило те самые мои магические способности, о которых говорила мадам Жанет. До сих пор я не могу объяснить, как у меня получилось удержать водяного, но он испугался и сбежал. А когда мы с братом, едва не утонув, выбрались на берег, оказалось, что сбежал не только водяной. Мадам Жанет тоже исчезла, захватив драгоценности и платья матери и укатив на коляске в неизвестном направлении. Наутро дворовые, видевшие барыню «не в себе», в разорванной нижней сорочке, разрисованную странными рисунками, с окровавленными ногами и руками, станут уверять, что ведьма – это она. И на нашей мельнице обнаружат одиннадцать умерших девочек. А двое пастухов, нашедших тело нашего отца, облепленное окровавленной волчьей шерстью, быстрее молнии разнесут весть о том, что он – оборотень. Умер и слуга мадам Жанет. И его убил отец!

Так за одну ночь мы лишились не просто родителей. Мы лишились и доброго имени, и будущего. Столичный тауматург, прибывший расследовать это дело, особо не утруждался, хотя и не подтвердил людские слухи о причастности Кардашевых к мерзкому магическому ритуалу, опровергать тоже не стал. Мы стали изгоями в собственном доме, ненавидимые собственной чернью, но нас это волновало мало. Единственное, о чем мы мечтали – отомстить.

Месть бывает ужасной, но мысли о ней, приготовления к ней, смакование ее – куда ужаснее. Все эти годы мы жили только ею. Мы жили только ради нее. Боюсь, Вам трудно понять, как мало человеческого остается в том, кто день за днем живет жаждой мести.

Герман оставил военную службу и стал ведьмаком. За пять лет он дослужился до головы отряда, но где бы он ни был, какими бы бестиями не занимался, его интересовала только одна – шалойская ундина в облике нашей матери.

В ту памятную ночь и моя судьба оказалась предрешена. Вы удивлены, что я обучена магии? Я скажу большее – мы с Вами учились бок о бок почти два года, но вряд ли Вам приходилось обращать на меня внимание. Женщин не принимают в университеты, это всем известно, но Герман выправил мне бумаги, и я стала Александром Кардэ, слишком юным, чтобы кто-то мог заподозрить во мне женщину. Я держалась особняком, ни с кем не сближалась, никому не доверялась, а потому тайну сохранить было не трудно. Однако иногда мне очень хотелось обратного. Одиночество – нелегкий выбор, особенно когда встречаешь человека, близкого по духу.

Я была среди первых слушателей Вашего «Манифеста предназначения», который поначалу был воспринят с насмешками и презрением, но который стал настольной книгой многих из нас, тех, кто незримо шел за Вами. Ваша уверенность в том, что тауматургам предназначено служить, а не повелевать, сделала нас Вашими яростными сторонниками, зато многих других – противниками. И я понимаю, что такое ненависть.

Однажды я пробралась на закрытую демонстрацию алхимических опытов, где Вы разбили в пух и прах соперников, доказав, что экстракты первого уровня могут быть получены с меньшими затратами, чем считалось раньше.

Я подглядывала за ритуалом Вашего приема в Орден Устроителей, когда нас, нескольких младших студентов, словили за этим недостойным занятием и на несколько дней заставили драить полы в университете.

Вы были для многих из нас кумиром, хотя вряд ли знали об этом. Вы открыли нам глаза на многое, научили бороться и отвечать за свои слова и поступки. Разве возможно забыть Ваше заявление на «открытом суде», как его фарисейски называли, над Мартином Гурой? Вы говорили, что стыдливо отворачиваться от «черной магии» и уверять в том, что ее искоренили, – то же самое, что стоять на краю пропасти и делать шаг вперед, демонстративно закрывая глаза. Вы говорили, что если у противника есть яд, нужно искать противоядие, а не трактаты, опровергающие существование яда. Вы призывали готовиться к войне, даже если ее никогда не случится. Вы не представляете, как же Вы были правы!