— Значит, не хотите сотрудничать? Вы не хуже меня знаете, что никакой Алевтины Митрофановны в Онкоцентре нет. Как нет и вашей настоящей мамы — Ирины Васильевны.

— Что, уже выписали, пока мы с вами тут валандаемся? — Наркоторговец откровенно издевался.

Савва скрипнул зубами, но промолчал. И вдруг поднялся Даниил. Сделал два широких шага и встал прямо над Силаевым. Тот ухмыльнулся.

— А это что еще за призрак замка Моррисвиль?

— Господи, — зашептал инок, — Отче наш небесный, вразуми раба своего, прости ему грехи тяжкие…

— Да-аня, — осторожно произнес Савва и переглянулся с Артемом.

Чернышов приподнялся из-за стола, тихо сказал:

— Даниил, не смей!

— …отверзи уста его, пусть откроет он душу и покается. Пусть выскажет все, что тяжким грузом лежит на душе. Спаси его, Господи, укажи ему путь к свету. Именем Твоим уповаю! Во славу Твою, Отец наш Небесный!

Силаев икнул. Странно посмотрел на Даниила и сказал:

— Донорскую книжку я купил у Рафика Циляева по кличке Цыпа. Пропуск в Онкоцентр заказал через интернет. На встречу приехал парень лет двадцати, высокий, худощавый, с усиками. На правой щеке — пятно от ожога.

— Савва, — неестественно спокойно сказал Чернышов, — включи диктофон.

Только что молчавший, как партизан на допросе, наркодилер рассказывал и рассказывал, продавая всех и вся. Он зажимал рот руками, мотал головой, стискивал зубы, даже пытался петь что-то на одной ноте — но все напрасно. Слова лились из него бесконечным потоком. Стоило задать наводящий вопрос, как Силаев отвечал на него развернуто и подробно.

Как оказалось, он действительно частенько наведывался в Онкологический центр. История с мамой, конечно, выдумана от начала и до конца. На самом деле, он просто навещал своих клиентов или подыскивал новых. Как? Очень просто. Знакомился с больными, а они только радовались — как же, нашелся внимательный собеседник, готовый слушать обо всех болячках скопом и о каждой в отдельности, сочувствовать, да еще, оказывается, и помочь.

— Так, — сказал Чернышов. — Дань, сходи, пожалуйста, к отцу Адриану, попроси через полчаса спуститься к нам.

Инок молча поднялся и вышел.

— А позвонить нельзя было? — спросил Савва.

— Можно. Но конец истории лучше слушать без Дани. Хватит с меня эксцессов. Продолжайте Силаев.

Наркоторговец предлагал больным свой товар — обычно метадин или калипсол — выдавая его за патентованное японское средство. Помогает, мол, снять боль. А потом, когда несчастный больной подсаживался на «лекарство» основательно, требовал деньги. И за предыдущее, и за новые дозы.

Корняков долго и пристально смотрел на дилера. На скулах у Саввы играли желваки.

— И почему я тебя до сих пор не задушил? — почти ласково спросил он у Силаева.

— Сав, мне что, тебя тоже к отцу Адриану посылать? Контроллеры переглянулись и рассмеялись. Совсем, впрочем, невесело.

Дверь выглядела добротной, тяжелой и надежной — стальная основа обшита настоящей кожей, по которой разбегалась россыпь серебряных гвоздиков с шляпками-крестиками. Там, где обычно в дверях ставят глазок, в массивной серебряной накладке с вязью непонятных символов синел зрачок видеокамеры. На взгляд Светланы — если и не настоящее серебро, то очень качественная подделка. Дорогое удовольствие, да и довольно опасно выставлять такое напоказ, но… Что не подходит обычному человеку, вполне подходило Внуку Божьему. Местные воры и грабители обходили его жилище стороной. Похоже, он сумел договориться с ними, и все, кто мог беспокоить Святейшего, — заезжие «гастролеры» и никому не подчиняющаяся шпана.

В любом случае — дело того требовало, и Внук не переживал из-за возможных потерь. Что такое толика серебра по сравнению с десятками отчаявшихся просителей, которые понесут в копилку Нового Храма Господня свои последние сбережения?

Светлана огляделась, стараясь не выдавать своего изумления. После роскоши двери простота прихожей удивляла, казалась нарочитой. Пустая комната, оклеенная синими обоями без рисунка, грубо сколоченный квадратный стол, рядом — два табурета. На одном из них замерла темная фигура послушницы в простом глухом платье и темно-синем платке. Женщина поднялась и подошла к Свете. Осмотрев посетительницу, медленно кивнула и прошептала:

— Ты припозднилась. А теперь поспешай, Владыко ожидает тебя.

Она крепко взяла Свету за локоть и повела ее бесконечным извилистым коридором.

Старый, еще дореволюционной постройки, дом на Чистопрудном бульваре, где соорудил себе логово Внук Божий, собирались сносить год назад. Жильцов расселили по новым районам, а потом особняк совершенно неожиданно внесли в список охраняемых государством архитектурных памятников. О сносе пришлось забыть, дом отреставрировали, выставили на торги. Денег Нового Храма Господня с лихвой хватило, чтобы выкупить три бывшие коммуналки и сделать из них обиталище для патриарха Святого Амнониада.

Света в волнении сглотнула. Темный коридор, аскетичная простота обстановки, шепот послушницы, словно та действительно находится в Храме и не смеет повышать голос…

Производит впечатление. Как отреагировала бы на ее месте обычная просительница? Наверное, испуганно озиралась бы, жалась поближе к провожатой, попыталась заговорить с ней…

Светлана тоже понизила голос:

— Скажите, пожалуйста… как называть его в разговоре?

— Ты не знаешь, к кому пришла?

— Нет… я знаю. Знаю! Внук Божий… Послушница до боли сжала ей руку и прошипела:

— Не называй его так! Владыко не любит этого имени. Зови его Святейший или Отец Амнониад. Или просто Владыко.

Светлана кивнула. Примерно так ей и говорили.

Послушница распахнула перед ней дверь и молча указала рукой — иди, мол. Света оказалась в огромном зале, скупо освещенном десятками толстых свечей. Окна закрывали тяжелые занавеси, высокий потолок выкрашен в черный цвет.

Противоположная стена пряталась во тьме. В центре зала, на невысоком постаменте стояло удобное и роскошное кресло, почти трон. Напротив него — несколько тяжелых стульев с высокими спинками.

Человек в кресле властно указал на один из них. Светлана поклонилась и опустилась на жесткое сидение. Только сейчас она смогла разглядеть Святого Амнониада, которого многие знали под именем Внука Божия, — внушительного роста крепкого мужчину лет пятидесяти с худощавым лицом и аккуратной черной бородкой. Серебристая мантия, прошитая золотом, посверкивала отраженными огоньками свечей, нагрудная панагия переливалась жемчужными отблесками.

Амнониад сверкнул глазами и величаво пророкотал:

— Что привело тебя ко мне, дочь моя?