Смех фараона умер на его устах.

– Могу, – прошептал Аменхотеп. – Могу и скрою. Ибо то, о чем ты спрашиваешь, наполняет меня таким ужасом, что мне страшно даже думать об этом, не то что говорить.

После этого признания царь отстранил Тии и надолго умолк. Она же почувствовала, как ею начинает овладевать паника.

Когда Аменхотеп удалился, царица, прислушиваясь к его стихающим шагам, снова коснулась браслета, рассмотрела его, сдвинув брови, а потом перевела взгляд на своих львов. Подойдя к хищникам, Тии погладила их густые гривы (это частенько помогало ей справиться с огорчением или гневом), присела рядом и снова присмотрелась к изображению на браслете. Если ранее ее и посещала мысль о том, чтобы расстаться с этим украшением, то теперь она даже думать не хотела о подобной нелепице. В конце концов, изображение на плакетке, возможно, являлось единственным ключом к тайнам ее происхождения и предназначения.

Но что в таком случае заставило фараона Аменхотепа разразиться хохотом при виде жены в образе хищной львицы? Этого Тии, сколько ни ломала голову, понять так и не смогла.

* * *

Тут, однако, Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.

– О повелитель правоверных, – сказал он халифу, – если ты вернешься сюда вечером, я поведаю тебе о том, что тревожило царицу Тии и что ей удалось узнать.

Халиф поступил так, как предложил Гарун аль-Вакиль: на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.

И Гарун аль-Вакиль сказал...

* * *

Шли недели, месяцы, за ними годы, а великая царица Тии все это время хранила браслет, подаренный отцом. Она видела в нем и священный амулет, и залог того, что рано или поздно перед ней раскроются тайны храма Амона. Тот факт, что муж уже был посвящен в них, раздражал ее, во-первых, по причине зависти, а во-вторых, потому, что со времени посещения храма ее власть над супругом стала ослабевать. У нее даже появилось опасение утратить эту власть окончательно.

Царь Аменхотеп часто посещал храм Амона, но, как и раньше, хранил молчание обо всем, что там видел или слышал. Тем не менее от наблюдательной супруги не укрылось воздействие, которое оказывал на него каждый визит в храм.

Первое время по возвращении оттуда лень и апатия покидали его, а сладострастие возрастало в такой мере, что ей приходилось удовлетворять похоть супруга не только ночи, но и дни напролет.

В других случаях он удалялся в пустыню, где устраивал грандиозную охоту, и возвращался лишь после того, как из трупов убитых им животным можно было соорудить перед дворцом настоящую пирамиду.

Царице вид окровавленных туш с вьющимися над ними мухами внушал отвращение, и пока ее муж ликовал, радуясь богатой добыче, она искала успокоение в обществе любимых львов или, спасаясь от зловония, покидала дворец на своей ладье и, качаясь на волнах, вдыхала чистый речной воздух, напоенный ароматом лилий. Эти радости были для нее тем драгоценнее, что она сознавала вполне реальную возможность их лишиться. По мере того как Аменхотеп все больше времени проводил в отлучках, он постепенно отдалялся и ускользал из-под ее влияния. Мрачная перспектива возвращения на женскую половину безмерно пугала царицу.

Но острее всего она ощутила угрозу, когда фараон объявил о намерении возглавить армию, выступавшую в поход против диких азиатских племен. Выручить ее в сложившейся ситуации могло бы рождение сына, однако царь, поглощенный подготовкой к войне, слишком редко разделял с ней ложе, и когда он покинул Фивы, царица знала, что забеременеть ей, увы, не удалось. Между тем разлука с мужем затянулась надолго, и это усугубляло ее тревогу. Время от времени фараон присылал письма, в которых самыми восторженными словами описывал свои героические подвиги, грозное величие и истребление бесчисленных врагов, но вот о любви или о тоске по супруге в его посланиях, как правило, не говорилось ни слова.

Тем с большей опаской встретила она прибывшую наконец в Фивы весть о скором возвращении царя-триумфатора. Доставил ее Эйэ, ставший к тому времени прославленным полководцем и посланный во главе отряда колесничих, чтобы доставить в столицу добытые на войне сокровища и подготовить торжественную встречу царя и его победоносного войска.

Эйэ поведал сестре, что никаких героических подвигов царь не совершал, ибо настоящей войны, по существу, и не было. Азиатские племена были слишком разрозненными и малочисленными, чтобы оказать серьезное сопротивление, поэтому войско Аменхотепа в основном занималось грабежом. Иногда царь, чтобы развлечься, устраивал массовую резню, а большое количество пленных обратил в рабов. Ничто, кроме добычи, его не интересовало.

– А я? – осмелилась наконец поинтересоваться Тии. – Неужели за все это время он даже не вспомнил про меня?

Эйэ улыбнулся и взял сестру за руки.

– Ты должна подарить ему сына.

– Без тебя знаю! – раздраженно откликнулась она.

– А в чем затруднение? – осведомился брат.

– Понятия не имею! – воскликнула Тии, но тут же всхлипнула и зарылась лицом в широкую грудь воина.

Он дал ей выплакаться, а когда рыдания стихли и слезы высохли, сказал:

– Тебе надо поговорить с моей женой, госпожой Тей.

– Зачем? – не поняла царица.

– Она весьма сведуща в разного рода искусствах.

– Искусствах? Каких именно?

– В священных и тайных. Для тебя ведь не секрет, что моя супруга является верховной жрицей Исиды.

– И что с того?

– Исида обладает великими магическими силами.

Тии недоверчиво вздохнула, а потом нахмурилась и покачала головой.

– Магия! Опять магия! Сначала Инен, а теперь и ты заводишь речь о богах и их чудесах. Что скажет на это наш отец, чтящий Бога единого?

Эйэ пожал плечами.

– А нужно ли ему знать, что да как? По-моему, так совсем не обязательно рассказывать ему обо всем.

– Нет! – Тии покачала головой. – Нет, я не могу.

Эйэ снова пожал плечами.

– Как тебе угодно. Но если передумаешь, знай: моя жена будет рада тебе помочь. Только решай быстрее, о сестра моя, ибо фараон прибудет сюда к завтрашней ночи.

Он поцеловал Тии и ушел, оставив ее одну. Весь день и вечер она вновь и вновь вспоминала слова брата. Поначалу ей и думать не хотелось о возможности обмануть отцовское доверие и изменить единому и единственному, но потом, проходя мимо озера и взирая на свою ладью, царица поняла, что не сможет жить, лишившись привычной роскоши, великолепия и всеобщего почитания. А взглянув на свое отражение, Тии ужаснулась тому, как увяла ее красота. Она исхудала и выглядела далеко не так соблазнительно, как раньше.

– Я высохла как старуха, – подумала царица.

Поддавшись импульсу, она потребовала плащ и, завернувшись в него, направилась к ширме, отделявшей покои царственной четы от садов женской половины. Оттуда можно было наблюдать за обитательницами гарема, оставаясь незамеченной. Только сейчас Тии обратила внимание на то, что многие женщины, в том числе и бывшая великая царица, носят парики в нубийском стиле, явно подражая ее прическе. А ведь в свое время они жестоко насмехались над ее волосами, называя их похожими на шерсть. Правда, это было давно, и теперь к торжеству Тии примешивалась горечь. Она-то и заставила царицу отбросить последние колебания. Тии повернулась и поспешила в ночь.