Тут я снова обо что-то споткнулась и налетела на что-то большое и теплое. Это что-то меня всю обхватило, и я оказалась в каком-то коконе. Мы завели собаку размером со слона?

— Доброй ночи, Имма, — послышался тихий бархатный голос. — Я вижу, вечер у вас удался.

Упс.

— Вы видите, правда? А я в темноте не могу видеть. Может, тогда включим свет? — пыталась я выбраться из кольца рук графа, или где там я находилась, но в темноте было непонятно, куда двигаться дальше.

— Имма, боюсь, если вы будете так елозить, свет нам будет ни к чему, — хрипло сказал граф.

Я замерла.

— Тогда, может, отпустите меня?

— Ни в коем случае. Вы снова упадете.

— А-а… что вы вообще здесь делаете — один, в темноте, в такое время?

— Вас жду! Не мог же я лечь спать, не дождавшись свою няню.

— Я не ваша няня, а ваших дочерей. А если бы я не вернулась? Пришла бы утром?

— Значит, я прождал бы вас всю ночь до утра, жестокая Имма. От вас так вкусно пахнет… И этот запах мне ужасно напоминает знаете что?

— Что? — выдавила я, потому что вдруг почувствовала то, что не должна чувствовать.

— Лимонный ликер, Имма. Алкоголь, на который у вас якобы аллергия.

— Я вас обманула, граф. Мне просто не хотелось тогда пить.

— Ах, вот как. Маленькая лгунья, — все так же крепко прижимая меня к себе, почти прошептал граф хрипло. — И сколько всего вы от меня скрываете? Сколько тайн храните?

Руки его стали наглаживать мне плечи. И то, что я при этом чувствовала, мне совсем не нравилось. То есть наоборот, слишком нравилось. И это плохо.

— Ч-что вы делаете? — вырвался у меня невольный вздох.

Вдоль позвоночника пробежала стая непрошеных мурашек.

Я поежилась, заелозив, и тут же поймала реакцию графа, он сильнее меня сжал, что вызвало еще более сильную реакцию у меня, и я поняла, что так можно слишком далеко зайти.

Впрочем, граф останавливаться не собирался:

— От вас так вкусно пахнет лимонным грехом, Имма. Я давно уже не пробовал и забыл, какой он на вкус.

Мои глаза уже привыкли к темноте, и я различала предметы в комнате и могла разглядеть лицо графа напротив. Я взглянула в его глаза и пропала. Упала в бездонную черноту его зрачков, занявших всю радужку. Лишь темно-синий, почти чернильный тонкий ободок окаймлял этот бездонный омут, в который я рухнула, как в пропасть.

Лицо графа приблизилось, и мои губы опалило горячим прикосновением его сухих губ. Сначала осторожным, даже робким, словно боящимся напугать, а потом все более пламенным и опьяняющим. И наконец он впился в мои губы жадным поцелуем, полным неприкрытой страсти, как путник, припавший к источнику в пустыне.

Умелые ласки, алчные, горячие, ненасытные. Куда тягаться моей неопытности с такой напористостью. И я не устояла. Позволила на миг окунуться в пучину любовного безумства, отвечала на ласки, изучала его сама. Не надо обманываться, мы оба давно этого хотели. Только мне, кроме графа, никто не был нужен.

А я для него лишь одно приключение в череде подобных. При воспоминании о прошлом вспыхнула обида. Обожгла и затмила все остальное. И я нашла в себе силы отлепиться от графа, сделала попытку отодвинуться.

— Имма, — зарычал граф, — ну что сейчас?

— Вы не забыли, что я на вас работаю, граф? — прошипела я. — И вы сейчас пользуетесь положением.

Хватка графа ослабла.

— Имма, ты серьезно? — Его лицо недоуменно вытянулось. — Мне казалось, мои намерения по отношению к тебе слишком очевидны с самого начала, чтобы сейчас начинать эту песню снова. Хорошо, давай я тебя уволю, Имма Лимманн, за то, что вы сегодня вернулись домой в неподобающем состоянии, до утра вы освобождаетесь от должности гувернантки. Иди сюда…

Граф снова протянул ко мне свои слишком длинные и настырные руки. И не буду врать, что мое тело, в отличие от мозга, не хотело прильнуть к широкой графской фуди и вдохнуть его запах всеми легкими. Блаженно зажмуриться, закутавшись в жар его тела как в кокон и…

— Идите вы к своим оперным дивам и балеринам, мэллорд! — рявкнула моя обида.

Граф застыл, и это дало мне преимущество. Я снова запыхтела и заелозила, чем тут же привела его в чувство.

— Имма, да прекрати ты елозить, если не хочешь, чтобы мы сейчас же приступили к процессу, после которого ты подаришь мне еще одну дочь, — попросил он.

— Еще чего! Вам трех мало? Вон пусть Кабанелла вам рожает. Сразу шестерых. Или сколько там у них рождается.

— Имма, о чем ты? Какая Кабанелла, какие дивы и балерины?

— Не отпирайтесь, я все знаю! — застыла все-таки я, напуганная обрисованной перспективой.

Или просто сделала вид, что напугана, а сама втайне получаю удовольствие от нашей близости. Кто там сейчас разберет.

— Та-ак! — протянул граф, и я тут ж взлетела в воздух, а потом опустилась к нему на руки, и меня куда-то на этих загребущих руках понесли.

— Граф, к-куда… — зашипела я, но мне заткнули рот поцелуем.

— Тш-ш! На разборки. А то весь дом перебудим. Ты этого хочешь?

Я помотала головой и спрятала лицо у него на груди.

Он поставил меня на ноги в кабинете. И плотно закрыл дверь. Вернулся, обхватил меня руками за талию, притянув к себе, присев на край стола:

— Теперь я готов слушать.

Пытаясь унять волнение от близости и от прикосновения его рук, которые чувствовала на талии и, кхм-кхм, ниже, я спросила:

— Мы будем скандалить в темноте?

И в обнимку, ага. Хитрый какой, тут уж никакого скандала не получится.

— Если ты хочешь поскандалить, Имма, то темнота не помеха.

— А объятия?

— Надеюсь, что да. Потому что есть занятия поинтереснее, чем бесплодные разборки. Я своей вины ни в чем не чувствую.

О, замечательно. Он еще и вины не чувствует. Тут я уже начала заводиться.

— Конечно, не чувствуете, ведь у вас нет никаких обязательств передо мной, вашей прислугой. Можно и не чувствовать себя виноватым. Но я не одна из этих ваших… — оттолкнула я его руки, вырываясь. — Я не одна из ваших интрижек и не собираюсь ею быть.

— Имма, ты сейчас похожа на фырчащего ежика, — улыбнулся граф. — И колючки так же выставила. Но я никак не пойму, о чем ты. Какие интрижки? Ты для меня не интрижка, нечто большее. Ты мне нравишься, и я сразу заявил тебе об этом.

— Да, а в столице крутили романы со всеми подряд. Устроили кастинг. Как на должность…

Я не договорила, граф схватил меня и притянул. Поцеловал крепко и даже грубо, прикусив губу.