По форме — вежливая отписка.

По сути — категорический отказ. Если не сказать — отлуп!

А на словах генералу просили передать, что с чекистскими замашками пора завязывать, что мы живем в правовом, демократическом государстве, где преступников может приговаривать или миловать только суд!

Вот так!

Генерал попробовал сунуться к вышестоящему начальнику, но тот лишь развел руками.

— А что я могу сделать, это не мое решение! Это их решение, — и многозначительно поглазел на потолок. — Моя бы воля — я бы их всех до одного перемочил.

Возможно, предложение генерала шло вразрез с линией… чуть не ляпнул — «партии». Хотя, по большому счету, — в чем разница? Партии, кланы, группировки, шайки-лейки — как их ни назови — могут быть разными, но линия у них у всех все равно одна — под Хозяина. Раньше, еще при генерале Ермолове, была установка жечь аулы и вырезать всех без разбора. Жгли и резали. Потом — переселять чеченцев в степи Казахстана. Переселили. Потом — оттуда возвращать. Вернули. Потом — «мочить в сортире». Попытались. Теперь, не исключено, их из этих сортиров придется извлечь, отмыть и дружить домами.

Так что, возможно, генерал дал маху, состряпав свой план под ту еще, которая вышла из моды, установку. Заявился, старый дурак, на придворный бал черным вороном, в то время как все остальные вырядились под голубей мира.

Ладно — проехали…

Наверное, утешить генерала могло то обстоятельство, что отказали не ему одному. Отказали в том числе Тромбону! О котором генерал не знал, но которого очень хорошо знал под именем Аслана Салаева — подручного Абдуллы Магомаева.

Тромбона с его предложениями просто проигнорировали!

Не пожелало командование наносить по базе боевиков массированный ракетно-бомбовый удар. Как, впрочем, точечный — тоже. Что было непонятно — потому что как раз бы теперь, пока террористы собрались все вместе, их и прихлопнуть! Всех и разом! И можно, с чувством выполненного долга, убираться домой…

Но, как видно, на этот счет у командования были какие-то свои соображения. Какие — Тромбон понять не мог, как ни пытался. Но приказы командования не обсуждал и даже не подвергал сомнению, а исполнял, потому что был военным. Не все то, что представляется единственно верным из окопа, так же видится из штабного НП. Командиры, они сидят выше, и поэтому обзор у них больше.

Возможно, они отказали ему из-за него. Сохранили жизнь всем террористам, единственно для того, чтобы не подставить его. Чтобы сохранить для каких-то будущих дел.

Не исключено…

Потому что, сидя в тылу «чехов», Тромбон не мог с уверенностью сказать, что знает, для чего здесь находится! Вначале не мог и теперь тоже! В этой игре он был всего лишь пешкой, которую передвигали по кавказскому театру военных действий, разыгрывая какие-то свои, о которых он не догадывался, комбинации. Разведчик не должен знать много, должен ровно столько, сколько ему допустимо знать в данный конкретный момент.

Это — не недоверие. Это — расчет.

Ведь понятно, что далеко не всем из них удастся благополучно перейти «линию фронта». Многие попадутся в самом начале, других раскроют в первые же дни и недели их работы, кто-то сам перейдет на сторону врага — потому что такое тоже бывает. Если они будут знать все — то все. что они знают, они расскажут врагу. Если не будут знать почти ничего — то расскажут лишь то, что знают. То есть очень немногое.

В Службе внешней разведки дело обстоит, наверное, чуть иначе, но у них, в военной, именно так. Военные разведчики такой же расходный материал, как бойцы передовых частей. Их разбрасывают над территорией противника, как семечки. Как зерна одуванчика, которые на своих парашютах летят над землей, падают на землю и приживаются, пускают корни. Но далеко не все — единицы.

Во время Второй мировой их перебрасывали через линию фронта десятками тысяч, наспех, кое-как состряпав легенду и на коленке и от руки нарисовав липовые документы.

Большинство попадались сразу же, опознанные и схваченные первыми же военными или жандармскими патрулями, и ими, как елки — гирляндами, увешивали виселицы во дворах гестапо и заполняли расстрельные рвы.

Другим, которых были тысячи, везло больше — они проскакивали и успевали сообщить в Центр полезную информацию, что-нибудь взорвать или ликвидировать какого-нибудь высокопоставленного офицера.

Немногие, но все равно сотни закреплялись, организуя разветвленное подполье, устраиваясь на хорошие должности в полицию и комендатуры, попадая в абверовские спецшколы.

Десятки становились известными разведчиками.

Единицы доживали до конца войны. Не благодаря — вопреки!..

В чеченских кампаниях все было, конечно, по-другому. Но… все равно было так же! Потому что по тем же самым военным лекалам. И тогда становится понятно, что Тромбон был не один, что таких, как он, было много. Они перебегали к врагу под видом дезертировавших из частей солдат и офицеров, втирались в доверие, прикидываясь прибывшими воевать за свободу Ичкерии украинскими националистами и прибалтийскими снайперами, просачивались через порядки федеральных войск, изображая из себя дагестанских добровольцев и религиозных фанатиков из Татарстана. Путей было много, итог часто — один.

Многих разоблачали.

Многие погибали в боях с федералами.

И на минных полях, потому что мины не понимают, где свои, где чужие.

Кто-то не выдерживал проверок — и, убив несколько пленных, своих же ребят, разворачивал автомат в сторону боевиков, успев положить три или четыре «духа», до того как умереть самому. И тем срывал задание, о сути которого еще даже не знал!

Но очень много было тех, которым везло. Хотя бы потому, что готовили их лучше, легенды прорабатывали на совесть, а документы выдавали первоклассные. В этой войне процент выживших был выше, чем в той — Отечественной.

Тромбону тоже повезло. Он удачно прошел через «нейтралку», прошел все проверки и уцелел в боях. Он уже успел передать в Центр немало полезной информации — про заложенные фугасы, схроны оружия, места засад и предполагаемые маршруты рейдов боевиков, — он уже спас десяткам, а может быть, сотням бойцов жизнь, нанеся врагу урон больший, чем иная мотострелковая рота. Но теперь, когда и даже смог «выбиться в люди», он мог сделать больше. Теперь с него спрос был другой. Так что не исключено, его размен на жизни террористов и даже жизнь полевого командира Абдуллы Магомаева его командиры посчитали убыточным.

Кто знает — на какое поле его двинут дальше. И не выйдет ли он, шагая по этим полям, в ферзи и не поставит ли мат самому королю!..

Ему отказали. Но это ровным счетом ничего не значило.

Или, может быть, все же значило?..

Или значило многое?..

Кто их, разведчиков, разберет. Без бутылки!..

И с бутылкой — тоже!..