Между тем Костас, обнаружив, что черенок дал новые листья, был на седьмом небе от счастья. Костас все больше и больше верил, что судьба благоволит им и что кусочки пазла, из которых и состоит жизнь, наконец начали складываться. Его работа в качестве ученого-ботаника и натуралиста получила признание уже за пределами узкого круга специалистов, его приглашали читать лекции и проводить беседы, сотрудничать с журналами, и он как-то незаметно для себя приступил к написанию новой книги.

Дефне восприняла жизнестойкость черенка как хорошее предзнаменование. Беременность сделала ее непривычно суеверной, в этом Дефне стала похожа на свою сестру, хотя и отказывалась признавать данный факт. Она перестала пить. Перестала курить. Снова взялась за рисование. Начиная с этого момента для нее судьба будущего ребенка плотно переплелась с судьбой дерева. Ее живот рос, и одновременно росло фиговое дерево, требуя все больше жизненного пространства. Костас пересадил его в горшок побольше, проверяя каждый божий день. Они переехали в дом на севере Лондона. Фиговое дерево уже можно было пересаживать в сад. Что они и сделали.

Несмотря на дымящую трубу и протекающую крышу, трещины в стенах и вечно холодные батареи, они были счастливы в новом доме. Они оба. Ада родилась в начале декабря, на два месяца раньше срока. У малышки были слабые легкие, а потому несколько недель ее держали в инкубаторе. Тем временем молоденькое деревце чувствовало себя ненамного лучше, отчаянно пытаясь приспособиться к новому климату. Дерево нужно было обертывать мешковиной, накрывать картоном, утеплять. Однако с наступлением лета они уже поправились и начали подрастать. Фиговое дерево и ребенок.

Последнее животное, навестившее меня, прежде чем я навсегда покинула остров, была лесная мышь. Существует основополагающая правда, которая, хотя и актуальна для всех и заслуживает признания, никогда не упоминается в учебниках по истории. Где бы человечество ни вело войны, превращая плодородные земли в поле брани и разрушая целые ареалы, животные всегда занимают остающуюся пустоту. Например, грызуны. Когда люди покидают дома, некогда дарившие им радость и являвшиеся предметом гордости, мыши уверенно объявляют их своим королевством.

За долгие годы я встречала много мышей – самок, самцов, ярко-розовых мышат, – и все они без исключения обожали фиги. Однако именно эта мышь была особенной, поскольку родилась и росла в культовом месте – в отеле «Ледра палас».

«Один из самых фешенебельных отелей на Ближнем Востоке!» – именно так рекламировали это заведение, построенное во второй половине 1940-х годов. И все же инвесторы были не вполне довольны этим текстом. Ближний Восток, думали они, не самое привлекательное направление для западных туристов. «Один из самых фешенебельных отелей в Европе!» Впрочем, это тоже звучало не слишком заманчиво; по крайней мере, когда дух Второй мировой войны все еще бродил по Европе. «Один из самых фешенебельных отелей на Близком Востоке!» Это работало уже лучше. «Близкий» означало в пределах досягаемости, а слово «Восток» придавало некий налет экзотики. Сочетание «Близкий Восток» было в меру восточным; в самую меру, но не чересчур.

На постройку отеля «Ледра палас» по проекту сумевшего пережить Холокост немецкого архитектора-еврея ушло 240 000 кипрских фунтов и два года работ. Люстры привезли из Италии, мраморные фризы – из Греции. Расположение отеля было идеальным: вблизи средневековой центральной части Никосии, неподалеку от окружающих венецианских стен, на улице, некогда называвшейся улицей Короля Эдуарда VII. Здание отеля на 240 номеров возвышалось над аккуратными домиками и узкими улочками Старого города. В каждом номере имелась ванная комната с туалетом – единственный отель, который мог предложить гостям подобную роскошь. Там были бары, гостиные, теннисные корты, игровая площадка для детей, первоклассные рестораны, огромный бассейн, в который можно было нырнуть под безжалостным солнцем, и шикарный бальный зал, о котором вскоре будет говорить весь город.

На открытии отеля в октябре 1949 года присутствовали буквально все: британские колониальные офицеры, известные жители города, иностранные видные деятели, подражатели знаменитостям… Теперь, когда Вторая мировая закончилась, люди нуждались в подтверждении твердой почвы под ногами, надежности возводимых ими зданий и того, что руины и ужасы войны остались в прошлом. 1949-й – самый подходящий год для оптимизма!

За свою долгую жизнь мне приходилось наблюдать снова и снова этот психологический маятник, что движет человеческой натурой. Каждые несколько десятилетий этот маятник оказывается в зоне оголтелого оптимизма, где людям все видится в розовом свете, но лишь до тех пор, пока они не сталкиваются с событиями, которые катапультируют их в привычное состояние апатии и безразличия.

Восторги вокруг рождения отеля «Ледра палас» длились столько, сколько могли. Какие потрясающие вечера там устраивались! В большом бальном зале эхом разносились стук дамских каблучков, шум выскакивающих из бутылок пробок, щелканье зажигалок «Ронсон», звуки мелодии «Smooth Sailing», исполняемой оркестром под утро, а также песни «Que Sera Sera», которой музыканты непременно заканчивали вечер. Под расписными потолками отеля случались скандалы, а сплетни, точно шампанское, лились непрерывным потоком. Это было место, где царило счастье. Как только гости переступали порог заведения, они словно попадали в другое измерение, где можно было отбросить все дневные заботы, забыть о насилии и этнических конфликтах, разгоравшихся всего в нескольких футах от стен отеля.

И хотя гости отеля усиленно старались отгородиться от реального мира, они не могли помешать ему врываться внутрь. Так, в холле как-то раз были разбросаны, словно занесенные ветром, листовки на безупречном английском: «Мы вступаем в борьбу, чтобы сбросить английское иго. Победа или смерть!» А в ноябре 1955 года террористы из ЭОКА совершили атаку на отель с целью убить британского губернатора сэра Джона Хардинга, который зашел туда пропустить стаканчик. Боевики бросили внутрь две гранаты: первая взорвалась, причинив значительный ущерб, а вот вторая – нет, потому что нападавший забыл выдернуть чеку. Какой-то офицер поднял неразорвавшуюся гранату, положил ее в карман и вышел на улицу. Оркестр в это время играл «Learnin’ the Blues» Фрэнка Синатры. И даже тогда, когда двери отеля заблокировали мешками с песком и бочками, а по коридорам бродили страхи новой атаки, музыканты продолжали играть.

За все годы существования отеля там бывали самые разные личности: политики, дипломаты, писатели, светские львы, девушки по вызову, жиголо и шпионы. А также религиозные деятели. Именно здесь архиепископ Макариос встречался с британским губернатором. И именно здесь в 1968 году начались межобщинные переговоры, хотя и закончившиеся ужасным провалом. По мере эскалации насилия отель заполонили вооруженные пишущими машинками и блокнотами иностранные репортеры, которые освещали «кипрскую историю». А потом туда пришли солдаты – миротворческие силы ООН.

В течение всех этих пертурбаций отель продолжал работать – вплоть до лета 1974 года. Гости отдыхали в шезлонгах, потягивая коктейли на полуденном солнце, когда им велели срочно эвакуироваться. Что они и сделали, убежав в страшной панике и прихватив лишь самое необходимое. Счета им выслали по почте, приложив к ним записку следующего содержания: