Книга супругов Бек — чтение апокалиптическое. Люди ищут любовь, но они перестали ее выращивать. Как могла бы сказать Элли Мак-бил: «Любовь необходима, как никогда раньше, но в равной степени она невозможна. Ценность, символизирующая сила, соблазнительность и надежда на освобождение растут одновременно с ростом ее невозможности. Этот странный закон прячется за цифрами статистики разводов и повторных браков, являя собой бредовую попытку снова и снова найти в “ты” свое “я”, найти освобождение в жажде искупления, объятые которой, мужчины и женщины бросаются в объятия друг к другу» (106). Современный человек — охотник и собиратель, ищущий секса и любви. Все это теснится и «исполняется там, где согласно божественному плану прошлого должны были действовать нация, классы, политика, семья и ее регламент. Я, и еще раз Я, и Ты — как вспомогательное средство. А если не Ты, так Ты» (107).

Но, может быть, этот поиск не так уж и направлен на другого человека? Может быть, мы вообще не ищем никакого партнера, ибо в конце концов не можем и не хотим найти абсолют? В таком случае любовь сегодня превращается как будто в самоцель, так как каждый любящий в нашем обществе в той или иной мере сознает, что с любовью и партнером неизбежно связано и разочарование. Когда в конце фильма влюбленные женятся, зритель начинает скучать, действие перестает развиваться и катится под горку.

В этом смысле Бек говорит о любви, как о религии. Точнее, как о «религии после религии», о «фундаментализме после его преодоления», о «месте отправления культаличностного развития бегущего по кругу общества». Мы любим, почитаем и избираем любовь. Наше духовное и телесное томление устремлено к этому важнейшему из всех состояний. Возбуждающие метафоры шлягеров и рекламы распаляют нашу фантазию, разжигают жажду высвобождения в объятиях с другим человеком и слияния с ним в постели.

Прав ли Бек, и будет ли он прав через 20 лет? Надо ли нам считать Элли Мак-бил женщиной, ищущей Бога в безбожном мире? Надо ли считать ее святой Терезой из обувного магазина? Никто не спорит, что сегодня любовь берет на себя функции, ранее свойственные религии. В религии человек тоже может ощущать себя в неразрывной цельности. Христианский Бог приемлет всякого индивида, пока этот индивид верит в Бога. Эта внутренняя связь дает человеку точку опоры. Место, на котором стоял человек, было указано ему Богом, так и сегодня любовь является гаванью, где может стать на якорь судно, именуемое цельностью личности. Не потому ли в западном обществе религия утратила свое традиционное значение, что люди нашли это значение в любви? Или все же любовь компенсирует, как попавшаяся под руку затычка, тот пробел, который образовался в обществе с упадком религиозного благочестия?

Слияние любовных и религиозных фантазий не кажется мне ложной идеей. С точки зрения истории развития человека, эти потребности очень недалеки друг от друга. С точки зрения биологии обе потребности — в половой любви и религиозной вере — являются избыточными. То, что любовное и религиозное влечение все же существуют, является побочным продуктом нашей способности к чувствам. Оба влечения призваны заполнить пустоты, образованные вопросом о смысле жизни. Эти пустоты образовались в тот момент, когда человек впервые оказался способен задать себе этот роковой вопрос. Религиозность и половая любовь — это пазухи свода нашей эмоциональности и общественного интеллекта. Еще удивительнее их современного слияния представляется мне то, что в человеческой истории эти два феномена часто отделяли друг от друга. Вера в монотеистических традициях включала в себя и то и другое: любовь и ненависть, братство и обособленность, фимиам и костры, оливковую ветвь и меч. Успокаивает здесь то, что христианская религия в западных странах становится более мирной по мере того, как уменьшается мера ее притязаний на окончательную истину. Христианскую веру стоит сохранить ради ее милосердной социальной морали и принципа любви к ближнему.

Любовь и религия пересекаются в своих претензиях на тотальность. В обоих случаях речь идет о великом целом: цельном человеке и его личной нераздельной вселенной. Человеческий рассудок не в состоянии вполне постичь цельность собственной личности, цельность своей жизни и цельность своего мира. Цельность невозможно постичь, их можно лишь засвидетельствовать опытом. Иначе говоря, великую цельность человек должен чувствовать. По этой причине всякое представление о любви слишком мелко, как и всякие представления о Боге или смерти. Выражаясь словами немецкого литературного антрополога Вольфганга Изера, можно сказать: «Мы живем, но не знаем, что такое жить. Если мы пытаемся понять, что это значит жить, мы вынуждены изобретать смысл того, о чем не можем знать. То есть это непрерывное придумывание образов и одновременное опровержение их претензий на объяснение или истину есть единственная позиция, позволяющая разрешить дилемму» (108).

Что бы мы ни считали нашим знанием о любви, это всегда представление, у которого нет места в реальном мире, вне наших фантазий. Именно это делает любовь идеальным пространством познания и самопознания. Любовь нельзя опровергнуть, в ней можно только разочароваться. Любящие создают единство, которого не существует, и сливаются с любимым, наделе не сливаясь с ним. «Видят источники возможностей там, где другие замечают лишь соблазнительные округлости, роскошные усы или (красноречивое) молчание» (109).

Любовь — это «рай сию минуту!», и именно это превращает ее в наследницу религии нашего общества. Однако там, где сегодня по католическим догмам невозможно (или возможно только в исключительных случаях) разорвать отношения с Богом — там любовь создает отношения, которые всегда можно расторгнуть в одностороннем порядке. Если небеса наших грез превращаются в ад, нам сегодня позволительно порвать связь.

Здесь и заканчивается общность религии и любви. Пусть даже любовь может дать утешение, высказать одобрение, поддержать, внушить надежду и создать смысл — все же она ограничивается отношениями двух любящих людей. Религии, напротив, имеют общественный смысл, содержат свод правил поведения для многих, одну мораль для общества. Половая любовь как эрзац религии безнадежно асоциальна и исключительна. В лучшем случае она вовлекает в свою орбиту еще пару детей. В этом союзе не нужен третий: «Мы — против всего остального мира!» В противоядерном бункере в негостеприимном мире есть место только для двоих: главное, что есть мы и, может быть, еще наш дорогой…

«Я хотел бы напомнить о том, что бесчисленные так называемые утопические мечты сбывались, но эти мечты, сбываясь, влияли на людей так, как будто они забывали о лучшем, что отличало эти мечты»

Теодор В. Адорно

«Грязен ли секс? Да, если заниматься им правильно».

Вуди Аллен

«Женщина, которая говорит, что она такая же, как все, на самом деле, другая!» Эта фраза, которую Оскар Уайльд произнес в конце XIX века на пороге модерна, относится, разумеется, и к мужчинам. Но XX век отличается от прошлых времен другой фразой: «Кто теперь хочет быть, как все?»