У других одиночек, ставящих стремление к независимости выше желания вступить в брак, такое отношение совпадает с периодом построения карьеры, когда она представляется важнее, чем супружеская привязанность. К сожалению, такие люди нередко упускают самое подходящее время. Большие города западного мира буквально кишат женщинами, построившими свою карьеру за счет семьи, хотя изначально они не были настроены на одиночество. Длительный период без любовных отношений приводит к утрате привычки приспосабливаться к текущей ситуации. Все побуждения должны исходить от воображаемого партнера. Однако сказочный принц, который должен поцелуем разбудить Спящую Красавицу, не имеет ни малейшего желания это делать. Собственно, этого не делают и сказочные принцессы.

В такой ситуации нет ничего удивительного в том, что начиная с 1980-х годов социологи вновь и вновь пересматривают концепции одиночества. Рождаются такие понятия, как swinging singles (колеблющиеся одиночки), или, в последнее время, quirky alones (своеобразные одиночки). Истинная романтика, по мнению американской писательницы Саши Каган, заключается не в душераздирающих отношениях, а в неудовлетворенном томлении. Томиться романтичнее, чем любить; здесь подают друг другу руки ранняя романтика с ее неудовлетворенными литературными томлениями и поздняя романтика с ее американскими сериалами. Берлинский писатель Кристиан Шульдт очень хорошо продемонстрировал счастливое существование одиночек с помощью телевизионных сериалов: «Элли Мак-Бил» и «Секс в большом городе». Финансово независимые, обуянные жаждой потребления романтичные дамы снова и снова пробуют секс без любви, но в конечном счете, как сестры Керри и компания, начинают томиться по мистеру Бигу, по сказочному принцу. Особым достижением сериалов Шульдт считает открытие одинокой женщины как звезды. Большинство одиноких женщин в финансовом отношении устроены лучше, чем их товарищи по судьбе — мужчины. Главный вывод: женщины-одиночки слишком притязательны, одинокие же мужчины слишком скучны и простоваты.

В эпоху упадка «Новой экономики», считает Шульдт, сериалы об одиночках должны будут резко утратить свою привлекательность. План жизни: богатство, похоть, томление — больше никого не убеждает. Сегодня, спустя четыре года после выхода в свет книги Шульдта, вдобавок ко всему грянул финансовый кризис. Телевизионные звезды будущего — уже не томящиеся по любви «яппи», а счастливые бедняки, сидящие на пособии и окутанные любовным туманом. Одиночки как востребованный определенным временем идеал отыграны и списаны.

Одинокие люди, конечно, будут существовать всегда. Жизненные ситуации невозможно поменять как телевизионные сериалы. Вероятность найти партнера, с которым будешь счастлив всю жизнь, уменьшилась необратимо. Временное одиночество — это нормальное ожидание для нашего времени и ближайшего будущего.

Вполне мыслимым и часто практикуемым является образ жизни, называемый «последовательной моногамией». По этому поводу не скрывает своей радости антрополог Элен Фишер, которая хотела найти исходные формы жизни наших предков в современной африканской саванне: люди живут вместе три или четыре года, потом их дети подрастают, и самое трудное остается позади. Если нет настоящих детей, то их заменяют «духовные дети» — совместные желания, идеи и утопии. Они изнашиваются, как предопределено генетикой, за тот же трех- или четырехлетний срок. Нет ничего удивительного, пишет Фишер, что мы снова возвращаемся к «последовательной моногамии».

Как мы уже видели, это представление нельзя считать не чем иным, как антропологической фантазией, ибо нет никаких указаний на то, что наши предки придерживались в семейной жизни последовательной моногамии. Более вероятны были групповые объединения, семьи, состоявшие из теток и сестер. Между прочим, можно думать, что мы приближаемся именно к такому типу семейных отношений, которые рассмотрим ниже, в главе, посвященной этому вопросу.

Количество отношений, в которые собирается вступать на протяжении жизни современный молодой человек, несравненно больше, чем в поколение его дедушек и бабушек. Будет ли это число больше, чем в поколение его родителей, сказать с определенностью нельзя ни в коем случае. Кривая, пожалуй, уже вышла на плато. Конечным результатом не обязательно станет полная утрата интереса к браку или неспособность к проживанию парами. Изучение вопроса показывает, что возраст начала половой жизни в Германии за последние 30 лет остается постоянным. Возраст этот снижается только во времена социальных катаклизмов. С 1970-х годов не растет также и число половых партнеров у молодых людей. Если даже сексуальность не является надежной исходной точкой, тем не менее у нас нет никаких оснований ожидать, что наша молодежь в большей мере способна к созданию устойчивых пар, нежели мы.

Похоже, что нам не миновать пути высоких притязаний. Требования, выставляемые нами к нашему потенциальному партнеру, наши пожелания едва ли можно чем-то ограничить. Естественно, мы уже давно знаем, что и партнер предъявит к нам весьма высокие требования — при всех тех комплексах неполноценности, которые вылезают при таком подходе. То, что именно молодое поколение предъявляет огромные требования к будущим партнерам, не обязательно связано с возросшими возможностями выбора на рынке любви. Внимание, которое мы уделяем все менее многочисленным детям, задает высокий стандарт даже при позднем поиске партнера — в зрелом возрасте. Чем больше мне уделяли внимания в детстве, тем больше будет мое желание, чтобы и партнер относился ко мне с таким же вниманием. На моей «любовной карте» запечатлены не только отдельные пункты, но и образцы поведения. Именно они задают масштаб моих будущих отношений. Капиталистический, по сути, поиск наибольшей прибыли от любви находит свое соответствие не в генах, а в психологии развития.

Без сомнения, наш образчик поиска любви имеет парадоксальную структуру. Мы ищем самого сильного из возможных чувств, но стремимся испытать его посредством другого человека. Наш эгоизм рядится в альтруистическую тогу «пары». Мы отрекаемся от себя, чтобы взамен получить еще больше. Наша индивидуальность и томление по привязанности сплетается в замысловатый узел. Обратная связь образует страховочную сетку. Если любовные отношения терпят неудачу, мы заново открываем для себя наши семейные ценности и наших старых друзей.

Все это ни в коей мере не опровергает старых истин: существует в мире «истинная» забота о другом и «истинное» сочувствие. Кто захочет назвать ложными чувства только из-за того, что к этому — как обычно, косвенно — подталкивают высшие интересы? Тот, кто находит свое счастье в счастье другого человека, тот находит и заботы в заботах другого. Быть рядом с другим человеком ради этого человека — это стремление и потребность, имеющая очень древние корни. По мнению американского исследователя одиночества Роберта Вейса из Массачусетского университета в Бостоне, недостаток сочувствия, испытываемый человеком, переносится еще хуже, чем полное отсутствие сочувствия. Кто не способен давать, тот не способен и любить. Эта истина не нова. Мы не только хотим что-то иметь в любви, мы хотим что-то и дарить. Можно ли сказать, что этот подарок — «душа»?

«Многие говорят сегодня о любви и семье так, как в прошедшие столетия говорили о Боге. Стремление к избавлению и нежности, попытки отыскать таинство желания в пустых текстах шлягеров — все это дышит повседневной религиозностью, надеждой на потустороннее в явлениях посюсторонних» (105). Прошло почти двадцать лет с тех пор, как социологи Ульрих Бек и его жена Элизабет зажгли настоящий фейерверк идей, рассуждений и мнений относительно современной любви в своем полемическом сочинении «Абсолютно нормальный хаос любви» (1990). Вот уже на протяжении трех десятилетий Бек оживляет немецкую социологию своими расчетливыми провокациями. Будучи профессором Мюнхенского университета и Лондонской школы экономики и политических наук, он является генератором идей и enfant terrible в одном лице. В политическом плане он менял свои позиции на левом спектре: радикализм и бескомпромиссность довольно скоро сменились склонностью к компромиссам и нерешительностью. Тезис о радикальной индивидуализации нашел в Беке не только выдающегося поборника, но стал основой и его личной жизненной программы. Стоит только какому-нибудь немецкому социологу выступить против, и Бек уже тут как тут. Его роль — роль следопыта, стремящегося восполнить дефицит смысла. Кроме всего прочего, Бек блестящий стилист.