яруса – концлагеря с большой толпой его пленных, только вместо колючей проволоки – аккуратно вытесанные мастером языки пламени.

В проспекте значилось: "Галич. II половина XVIII века". Галич был патриархальным торговым городком. Вероятно, какой-нибудь очень благочестивый купец заказал себе такой назидательный шедевр. Чтоб всегда перед глазами был Небесный Уголовный Кодекс в красках. Золотой конец света. Ад в стиле барокко.

Примечательней всего были подписи под группами лиц адской национальности, мучившихся в пламени:

"– Ремесленные люди, которые неправдою рукоделие работали и обманом и клятвою дорогою ценою продавали, идут в муку вечную.

– Женский пол за чары и за бесчинное убеление лиц и за прелестное украшение риз и за прочие соблазны, идут в муку вечную.

– Купцы, торговые люди, которые лестию и обманом и клятвою торговали, продавали и покупали, идут в муку вечную.

– Земледельцы, которые воскресных дней не почитали и всякую работу работали, или наготою свои работы творили [т. е. раздевались от жары], идут в муку вечную.

– Нищие, которые пронырством и лукавством не ради пропитания, а ради обогащения милостыню принимали, идут в муку вечную…"

Дальше перечислялось ещё десятка два-три категорий. Очень напоминало свод законов какого-нибудь древнего царя, вроде Хаммурапи (только тот, кажется, был не в пример гуманней!).

"Перед такими "иконами" нельзя молиться" – вспомнил Кирилл из своего сна.

– Да, это не икона! – сказала Марина, словно услышав его мысль. – Это инквизиторская картинка. Мещанско-инквизиторская!

– Но в России же инквизиции формально-то, вроде, не было?

– Инквизиция всегда – в нас! Внутри! Всякое "Кто не с нами, тот против нас" – уже инквизиция. Всякое "Да как вас таких земля носит!.." – уже инквизиция. Всякое "Накажи их Бог!" Вообще всякое несожаление о существовании ада - уже Инквизиция. Единственным предметом ненависти может быть только сам ад, а не те, кто в нём. Даже можно сказать ещё проще: всякий раз, когда мы кого-то не любим или не прощаем, мы – инквизиторы.

"Действительно, а Христианство ли это? – подумал Кирилл. – Иногда думаешь: даже не ХХ, а именно просвещенческо-декадансный XVIII век был самым катастрофическим в истории человеческого духа. Вот уж свобода выбора: с одной стороны – Вольтер, с другой – вот такие вот "иконки". Чего хочешь, выбирай на вкус: сатанизм, замаскированный под атеизм – или сатанизм, замаскированный под христианство.

"Раздавите гадину!" – пламенно кричит Змей, шурша чешуёй. "Держите вора!" – кричит Вор. Да, фрески и иконы, настоящие и подменённые, приоткрывают нам много тайн о нас самих.

Основа атеизма – именно подсознательное упорство, а ум только задним числом придумывает-подставляет ему костыли. До паники страшно верить во что-то неизмеримо большее, чем мы; вдвойне страшнее, если это неизмеримое ещё и действует с неизмеримыми угрозами. Люди, конечно, ненавидят такого – а потому из защитной реакции не хотят верить в Него. Страшно с таким, плохо, отвратно, тошно… Творец боли, Господь пытки, Вседержитель адских инструментов, – хуже, чем полное ничто. Из двух зол подсознание человека выбирает меньшее. Получается, неверие – это самоубийство ради избежания камеры пыток. Или – иллюзия избежания. Тогда "страх Господень" – не только "начало веры", но и – начало атеизма.

А освобождение ума и воли от такого "бога" – путь освобождения и от атеизма в том числе. Значит, жизненно важно понять: "Кто Ты, Господи?" (Как спросил когда-то Савл).

Господи, мы же всё время путаем Тебя с кем-то. Мы всё время принимаем Тебя не за того. Мы потерялись как дети. Нам всё кажется, что Ты нас не слышишь.

Мы все во власти этой подмены.

Мы все ищем Тебя не там, где Ты нас ищещь.

Мы всё-всё путаем.

"Что же снова ты смотришь в пустынное небо с испугом"(1).

Да, небо – пустынное. Господь – не там, куда мы смотрим.

– Да, страшноватенький суд… – поёжился Ромка.

– А ты бы сам-то как судил? – спросил Кирилл. – Если б тебе всё это дело доверили.

– Я бы прощал людям всё! ну-у… кроме издевательств друг над другом.

А потом они шли-шли и попали в самую красивую, волшебную, фэнтезийную деревню, каких не бывает!.. точнее, какие бывают только в музеях. Это был музей "Ипатьевская слобода". Костромские Кижи. Деревянное царство! Вот были же в русских сказках царства Медное, Серебряное, Золотое – прекрасные, но… подземные! И правили в них чудища. Многоглавые змеи. А здесь – Деревянное: самое простое, зато самое живое. И совсем не подземное, а, наверное, под-Божие, если так можно выразиться. Очень патриархальное… но только если понимать это слово через призму Святого Писания. Ведь назывались-то патриархами Авраам, Исаак, Иаков – люди, которые, казалось бы, просто жили… но жили – под Богом. Главный подвиг – жить. Главная радость – жить. Истинно жить – не существовать. "Существовать" можно и под землёй. А жить – под Богом.

Вот оно – Древо Жизни: преложившееся в эти намоленные избы и эти простые церквушки.

"Да это же другая Россия. – понял Кирилл. – Какая-то параллельная, альтернативная. Будто змей сюда, и вправду, не доплыл? Будто не было ни ига, ни крепостного права, ни военных поселений, ни кантонистов, ни революции, ни колхозов… Кстати, ведь "слобода" – от слова "свобода". Какая-то подлинная Страна, где "крестьяне" и "христиане" – одно слово! Где нет и не может быть детдомов, есть только отчие дома. И один Отчий Дом наверху. Эта Россия – она где-то и вправду была?.. или она где-то вечно есть? Но мы-то все живём, конечно, не в ней! В России – да не той".

А Ромка сразу же от входа побежал изучать карту. Речка Игуменка со своими прудами изгибалась, как мировой океан, деля материки. По берегам высились деревянные церкви, часовни, мельницы, забегали в воду мостики и мостки, а дальше, в глубине "материков", стояли избы. Всё было такое яркое – такое Синее и такое Зелёное! – как на фресках. Заводи так и просили, чтоб в них отразилось что-то святое. И вот необычайно высокий ромб повис меж верхним и нижним небосклонами: стреловидная кровля – в небо, и стреловидная кровля – в пруд. Это была изумительная деревянная церковь Спаса с села Фоминского – почти трёхвековая. Рядом с ней белая рябь крошечных облачков соседствовала с зелёной рябью кувшинок и стрелолиста. Будто там, вверху – тоже заводь. А здесь, внизу – тоже небо. Будто озеро густо заросло и белыми, и зелёными листьями.

– Прикол! Я первый раз в жизни вижу кувшинки, – признался Саша. – Я до этого вообще думал: они где-то там, в каких-то там далёких лесах, куда и не дойдёшь. Я же знать не знал, что всё так