– Предположим, я скажу тебе: «Все, Холли, не смей больше помогать бездомным. Они опасны: у одних СПИД, другие размахивают ножами, третьи полные психопаты. Немедленно бросай эту работу и поступай, скажем… в „Теско“. Направь все свое умение общаться с людьми на сыпучие продукты. Я не шучу: я приказываю тебе это сделать, иначе я вышвырну тебя вон из дома». Как бы ты отреагировала на подобное заявление с моей стороны?

– Ради бога, Брубек! В моем случае риск совершенно иной, – раздраженно вздыхает Холли. – И вообще, какого черта ты поднял эту тему, да еще на ночь глядя? Мне завтра Шерон к алтарю вести, а у меня под глазами будут круги, как у панды с похмелья. Короче, Брубек, ты на перепутье, так что выбирай.

Я неосмотрительно отшучиваюсь:

– Да тут не перепутье, а какой-то тупик.

– Ага, я и забыла: для тебя это все шуточки.

– Ох, Холли, пожалуйста… Я совсем не то…

– Ну а я не шучу. Уходи из «Подзорной трубы» или съезжай от нас. Мой дом – не склад для твоих сдохших лэптопов.

Три часа ночи, а дела у меня по-прежнему хуже некуда. «Никогда не устраивай ссор на закате дня», – говаривал дядя Норм, но у него не было ребенка от такой женщины, как Холли. Я выключаю свет, мирно желаю ей спокойной ночи, однако «Спокойной ночи», брошенное мне в ответ, больше напоминает «Да пошел ты…», и Холли тут же отворачивается. Ее спина столь же неприступна, как граница Северной Кореи. А в Багдаде сейчас шесть утра. В сублимированном сиянии зари меркнут звезды, тощие псы роются на помойках в поисках пропитания, громкоговорители в мечетях сзывают верующих, а странные кучи на обочинах превращаются в очередной урожай трупов. У некоторых счастливчиков только одно пулевое отверстие, в голове. В гостинице «Сафир» начинаются ремонтные работы. Дневной свет заливает мою комнату на задах гостиницы, номер 555. Моя кровать временно занята Энди Родригесом из журнала «Экономист» – я его должник еще со времен падения Кабула два года назад. А все остальное, наверное, без изменений. Над письменным столом – карта Багдада. Районы, куда доступ запрещен, закрашены розовым фломастером. В марте прошлого года, после вторжения, на этой карте лишь кое-где были розовые метки: 8-е шоссе, ведущее на юг, к городу Хилла, и 10-е шоссе, ведущее на запад от Фаллуджи; по всем остальным дорогам можно было ездить относительно спокойно. Но когда инсургенты усилили сопротивление, розовый цвет пополз по всем дорогам в северном направлении – к Тикриту и Мосулу, где сгинула под обстрелом группа американских телевизионщиков. То же самое и с дорогой в аэропорт. А когда заблокировали Садр-сити, восточную треть Багдада, то карта стала на три четверти розовой. Биг-Мак говорит, что я пытаюсь воссоздать старую карту Британской империи. Все это невероятно затрудняет работу журналистов. Невозможно выбраться в пригороды, чтобы сделать сюжет и пообщаться с очевидцами, нельзя разговаривать по-английски на улицах, а иногда нельзя даже покидать гостиницу. С Нового года моя работа для «Подзорной трубы» зачастую сводится к «журналистике по доверенности». Если бы не Насер и Азиз, я был бы вынужден, как попугай, повторять всякие панглоссианские банальности, достающиеся представителям прессы в «зеленой зоне». Из-за этого, разумеется, возникает вопрос: если в Ираке столь сложно заниматься журналистикой, то почему мне так хочется поскорей вернуться в Багдад и приступить к работе?

Потому что это трудно, но я один из лучших.

Потому что сейчас работать в Ираке способны только лучшие.

Потому что если я не поеду, то окажется, что два хороших человека погибли зря.

Виндсерферы, чайки, солнце, уксусно-соленый ветерок, блестящее море и ранняя прогулка по пирсу с Ифой. До этого Ифа никогда не бывала на пирсе, и ей все там очень нравится. Она совершает несколько лягушачьих прыжков, наслаждаясь мельканием светодиодов на подошвах кроссовок. В моем детстве мы, наверное, поубивали бы друг друга из-за таких светящихся кроссовок, а теперь, по словам Холли, практически невозможно найти такие, которые не светятся. Ифа привязывает к запястью гелиевый воздушный шарик с Дорой-путешественницей. Я только что заплатил за него пять фунтов какому-то очаровательному поляку. Оглядываюсь на отель «Гранд-Маритайм», пытаюсь определить, какое окно наше. Я пригласил на прогулку и Холли, но она сказала, что должна помочь Шерон подготовиться к приходу парикмахера, который появится не раньше половины десятого. Сейчас всего лишь начало девятого, но Холли таким образом дает мне понять, что ее позиция с прошлой ночи ничуть не изменилась.

– Папа! Папочка! Ты меня слышишь?

– Извини, куколка. Я витал в облаках.

– А вот и нет! Ты прямо тут был.

– Ну, выражаясь метафорически, я задумался.

– Что такое метафорически?

– Противоположность буквальному.

– А что такое буквальное?

– Противоположность метафорическому.

Ифа обиженно надувает губы:

– Ну, папа, говори серьезно!

– Я всегда серьезен. А о чем ты хотела меня спросить, моя куколка?

– А каким животным ты хотел бы стать? Вот я была бы белым пегасом с черной звездой на лбу, и меня звали бы Брильянт Быстрокрылый. Тогда мы с мамой слетали бы к бандиту, повидаться с тобой. И потом, пегасы – не самолеты, они не вредят нашей планете, только какают, и все. Дедушка Дейв говорит, что, когда он был маленьким, его папа развешивал на садовом участке яблоки на высоких-высоких шестах и над ними парили пегасы, ели яблоки и какали. А какашки у пегасов такие волшебные, что тыквы вырастают огромными, даже больше меня, и одной тыквой можно кормить всю семью целую неделю.

– Да, очень похоже на дедушку Дейва. А скажи, кто такой этот бандит?

Ифа недоуменно морщит лоб:

– Место, где ты живешь, глупыш!

– Багдад. Не бандит, а Багдад. Только я там не живу. – Господи, хорошо, что хоть Холли этого не слышит! – Я там работаю. – Представляю себе, как пегас парит над «зеленой зоной», а потом его изрешеченный пулями труп стрелой летит на землю, где его подбирают юные республиканцы и радостно устраивают барбекю. – Но я же не вечно буду там находиться.

– А мамочка хочет быть дельфином, – говорит Ифа, – потому что дельфины умеют плавать, разговаривают, улыбаются и очень верные. А дядя Брендан хочет быть комодским вараном, потому что в горсовете Грейвзенда есть такие люди, которых ему хочется покусать и разорвать на мелкие клочки; он говорит, что комодские вараны всегда так делают, чтобы удобней было глотать. Тетя Шерон хочет быть совой, потому что совы мудрые, а тетя Рут – морской выдрой, чтобы целыми днями плавать на спине у берегов Калифорнии и познакомиться с Дэвидом Аттенборо. – (Мы подходим к той части пирса, где он расширяется, обрамляя сводчатый пассаж. Огромные буквы «БРАЙТОНСКИЙ ПИРС» высятся между двумя поникшими британскими флагами. Пассаж еще закрыт, так что мы идем дальше по боковой дорожке.) – Ну и каким животным был бы ты, папочка?