– С Ифой все в порядке?

– Да. Проснулась на секунду, а потом даже не пискнула.

– Слава богу. Она в поезде так перевозбудилась, что я думала, будет всю ночь колобродить.

Холли спускает воду в унитазе, заглушая прочие звуки, и я отхожу к окну. Гомон в увеселительном парке на дальнем конце пирса постепенно затихает. Какая чудесная ночь! Хотя ее, разумеется, испортит мое известие о необходимости продлить командировку в Ирак еще на полгода, как того требуют мои нынешние работодатели из журнала «Подзорная труба».

Холли открывает дверь в ванную, вытирает руки, с улыбкой смотрит на меня:

– Как тихий вечер, удался? Ты отдыхал или работал?

Волосы уложены в прическу, черное платье с глубоким вырезом облегает фигуру; на шее – ожерелье из черных и голубых камней. В последнее время она редко так наряжается, а жаль.

– Я размышлял – но мысли были по большей части непристойные – о моей любимой аппетитной мамочке Холли. Позвольте помочь вам выбраться из этого платья, очаровательная мисс Сайкс?

– Не раскатывай губу. – Она склоняется над Ифой. – Надеюсь, ты заметил, что дочь спит с нами в номере.

Я подхожу к ней:

– Но я могу действовать в бесшумном режиме.

– Не сегодня, мой пылкий Ромео. У меня месячные.

В последние полгода я слишком редко бываю дома и не слежу за критическими днями Холли.

– В таком случае мне придется ограничиться страстными поцелуями.

– Боюсь, что так, дружище.

Мы целуемся, но отнюдь не так страстно, как было заявлено, а Холли не так уж и пьяна. И с каких пор Холли перестала приоткрывать губы для поцелуя? Все равно что целовать застегнутую молнию. На память приходит афоризм Биг-Мака: чтобы заняться сексом, женщине необходимо почувствовать, что ее любят; а мужчине, чтобы почувствовать, что его любят, нужно заняться сексом. Насколько я могу судить, я выполняю свои условия сделки, а вот Холли в последнее время ведет себя так, словно ей не тридцать пять, а все сорок пять или даже пятьдесят пять. Конечно, жаловаться нельзя, иначе она сочтет, что я ее принуждаю. А ведь когда-то мы с Холли разговаривали абсолютно обо всем, но теперь количество запретных тем с каждым днем увеличивается. Мне от этого… Нет, грустить мне тоже не полагается, потому что тогда я – как «ребенок, который дуется, потому что не получил свой заслуженный кулечек конфет». Я никогда не изменял Холли, да и Багдад, конечно, отнюдь не средоточие легкодоступного секса; но иной раз угнетает, что мне, тридцатипятилетнему здоровому мужику, слишком часто приходится, гм, брать все в свои руки. Хотя, например, одна датская фотожурналистка, с которой мы в прошлом году общались в Таджикистане, была очень даже не прочь приятно провести со мной время, но меня слишком беспокоила мысль, как я буду чувствовать себя, когда такси привезет меня в Стоук-Ньюингтон и Ифа выбежит мне навстречу с радостным воплем: «Па-а-а-по-о-очка-а-а приехал!»

Холли уходит в ванную. Оставляет дверь открытой, начинает смывать макияж.

– Ну что, ты собираешься мне все рассказать или нет?

Я сажусь на краешек двуспальной кровати, изображаю недоумение:

– Что «все»? Что тебе рассказать?

Она проводит ваткой под глазами.

– Ну, я пока еще не знаю.

– А почему ты решила, что мне есть… что тебе рассказать?

– Не знаю, Брубек. Должно быть, женская интуиция сработала.

Я не верю в экстрасенсов, но Холли прекрасно их имитирует.

– Олив просила меня остаться в Багдаде до декабря.

Холли на секунду замирает, роняет ватку и поворачивается ко мне:

– Но ты же предупредил ее, что в июне уходишь.

– Да. Предупредил. Но теперь она просит меня остаться.

– Но ведь ты и нам с Ифой объявил, что в июне уходишь.

– Я обещал перезвонить ей в понедельник. После того, как обсужу ее просьбу с тобой.

У Холли такой вид, будто я ее предал. Или скачиваю порнуху.

– Брубек, мы же договорились, что это твое самое-самое последнее продление!

– Всего на полгода…

– Ой, вот только не надо! Ты и в прошлый раз говорил то же самое.

– Да, но с тех пор, как мне вручили премию Шихана-Дауэра, я…

– А также в позапрошлый раз. «Всего на полгода, а потом я уволюсь».

– Этих денег Ифе хватит на год жизни в колледже.

– Ифе нужен живой отец, а не снижение размера студенческой ссуды!

– Зачем же так ис… искажать факты?! – Стоит в наши дни упрекнуть рассерженную женщину в истеричности, как тебя тут же обвинят в дискриминации. – Будь выше этого.

– Ага, а Дэниел Перл перед отъездом в Пакистан тоже сказал жене: «Не искажай факты»?

– А вот это низко. И нелогично. В конце концов, Пакистан – не Ирак.

Холли опускает крышку унитаза, садится, и наши с ней глаза оказываются на одном уровне.

– Меня каждый раз просто тошнит от страха, когда я слышу по радио слова «Ирак» и «Багдад». Меня тошнит от бесконечных бессонных ночей. Меня тошнит от необходимости постоянно скрывать свой страх от Ифы. Все мы очень рады, что ты – востребованный, получивший массу премий журналист, но у тебя есть шестилетняя дочка, которая хочет научиться ездить на двухколесном велосипеде. Ей недостаточно нескольких минут прерывистого хрипа в телефонной трубке раз в пару дней, и то если спутниковая связь не подведет! Ты действительно подсел на войну. Брендан прав.

– Ничего подобного! Я журналист и занимаюсь своим делом. Точно так же, как Брендан занимается своим делом, а ты – своим.

Холли сжимает виски, будто у нее из-за меня разболелась голова:

– Ну так поезжай! Возвращайся в свой Багдад, где твою гостиницу в любую минуту может разнести бомбой! Пакуй вещички и проваливай. Занимайся своим делом, раз оно для тебя важнее, чем мы с Ифой. Только лучше заранее попроси жильцов освободить твою квартиру на Кингс-Кросс, потому что в следующий раз, когда ты вернешься в Лондон, тебе надо будет где-то жить.

Я стараюсь не повышать голоса:

– Холли, ты хоть понимаешь, какую чушь несешь?

– А ты какую чушь несешь?! Месяц назад пообещал нам, что в июне уволишься и вернешься домой. И вдруг твоя всемогущая американская начальница заявляет: «Нет, лучше в декабре». И ты послушно соглашаешься. И только потом как бы между прочим сообщаешь об этом мне. Ты вообще с кем, Брубек? Со мной и Ифой или с этой Олив Сан из «Подзорной трубы»?

– Мне предлагают поработать еще полгода. Только и всего.

– Нет, не только! Потому что, когда в Фаллудже все затихнет или ее разбомбят к чертовой матери, это будет Багдад или Афганистан, часть вторая, или еще что-нибудь. Всегда найдется какое-нибудь место, где стреляют, и это будет продолжаться до тех пор, пока удача от тебя не отвернется, – и тогда я стану вдовой, а Ифа лишится отца. Да, я смирилась со Сьерра-Леоне, да, я пережила твое пребывание в Сомали, но теперь Ифа стала старше. Ей нужен отец.