— Фу! Как меня припарило сейчас!

— А что?

Катька выключила свет и показала на потолок пальцем.

— Видишь тень?

— Ну да!

— Мне сейчас показалось, что это рожа Бафомета! Боже, как мне дурно! Пойдем скорее отсюда! Я хочу на воздух!

— Пойдем!

Катьке до ужаса хотелось прямо сейчас обнять Эда, но она так боялась, что ему не понравится, что сдаржала желание.

— Честно говоря, — рассказывала Стрельцова, ведя басиста по знакомым темным улочкам, — я не знаю, у кого конкретно он покупал это, но на бумажке был нарисован глаз. Ты знаешь язык, поэтому сможешь добиться того, чего хочешь.

Наконец-то из-за очередного угла выплыла величественная лестницы, взбирающаяся на холм к высокому, освещенному иллюминацией зданию. Так же у подножия толклись реперы, досочники и ролермены. Катька шепотом сказала:

— Видишь, там наверху хмыри в капюшонах? У кого-то из этих чуваков надо спрашивать «глазки», я не знаю как по фрэнчу. Ты знаешь язык, вот и валяй.

— Хорошо! — Эдик отправился к первому призраку на ступеньках. Они тихо о чем-то переговаривались, но Катька не поняла не слова. К ней вернулось вдруг ощущение прошлой ночи, и ужас зашевелился под кожей.

— Нет. Этот не знает, — расстроено сказал вернувшийся Эд. — Пойдем дальше.

— Знает, — уверенно сказала Катька и сама подошла к парню в капюшоне.

Француз посмотрел на нее с напряженным вниманием, готовясь то ли драться, то ли удирать. Но Катька не дала ему это сделать. Она сделала просто.

Она пропела строчку, из песни, которую пели лабухи:

«… если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день…» — А… — обрадовался капюшон, что-то быстро заворковал и махнул рукой вверх.

— Mercie, — сказал Эдик.

— Ты понял? — спросила Катька.

— Да. Идем. — Басист повернулся и поспешил наверх.

Остановившись около второго капюшона, Эдик началс ним толковать. Довольно долго.

Катька осталась один на один со своим ужасом. Она постояла немного, покачалась на ноге, потом на другой, потом посидела на корточках. И заметила — вернувшийся страх начал превращаться сначала в раздражение, а потом в злость. Злость — тощая черная кошка — потянулась и, танцуя, переступила с лапки на лапку. А собственно говоря — нужен ей этот Эдик? Может пойти домой и лечь спать? Может, хватит приключений? Катька пожала плечами и направилась вниз по лестнице. В конце пролета она услышала торопливые легкие шаги и поняла, что Эдик ее догоняет. Катька злорадно улыбнулась.

— Извини, — сказал басист. — Я должен был договорить. И я хочу спросить тебя. Этот парень — местный художник и приглашает нас к себе в мастерскую. Прямо сейчас. Пойдем? Посмотрим его картины. Хочешь?

— А «глазки» ты купил у него?

— Нет, — весело помотал головой Эдик. — Кончились. Но у него есть дома. В принципе, если тебе не интересно, я могу тебя закинуть в гостиницу.

— Нет! Я еду!

Парень, с которым только что толковал басист, заулыбался и приблизился к русским.

— Je m`appele Serg, — сказал он и протянул руку.

Он что-то еще проворковал по-французски, но Стрельцова только идиотски улыбнулась и прикоснулась к холодным влажным пальцам.

— Он говорит, что ему очень приятно познакомиться с тобой, — перевел Эдик. — Он слышал о русских девушках и считает, что они самые красивые.

— Ну-ну! — усмехнулась Катька и повеселела. Она поняла для чего нужны пустые разговоры. Пустые разговоры делают жизнь не страшной. Они так ее замыливают, что она перестает различаться сквозь треск и шорох обыденных фраз.

Они бегом спустились к дороге, Эдик довольно быстро взял такси. Они все втроем упали на заднее сиденье.

— Эдик! Теперь я знаю, кто ты! — сказала Катька. — И зачем я тебе! Я догадалась!

— Ну?!

— Ты — бандит! А возможно — наркодиллер! Но я никакие наркотики в Рашу не повезу! И даже не думай!

Эдик захохотал. Французский художник Серж опять довольно заулыбался. Катька же остаток дороги слушала музыку, отгородившись от мира наушниками и сосредоточившись на флюидах, исходивших от тела басиста. Однажды появивщееся на сцене ощущение включенности в тепло, окутававшее Эдика, уже не проходило, будто невидимая сеть была теперь накинута на них обоих.

В мастерской Катьке больше всего понравился маленький балкончик, выходивший прямо на крышу. Она тут же выскочила туда и, свесившись через балкон наслаждалась приятным влажным ветром.

— Не упади! — заглянул к ней Эдик и опять скрылся в мастерской.

— Я тут, с краешку, — пообещала Катька и уселась задницей прямо на холодную черепичину.

Катька оглянулась, и увидела, что парни очень серьезно обсуждают работы, в которых она ничего ровным счетом не поняла. Она попробовала включить плеер — батарейки ожили.

Слушая музыку и ветер, Стрельцова смотрела вниз, на темный тротуар и ей казалось, что где-то там идет этот невидимый человек, чьи мысли и чувства так точно передавала эта музыка. Это был странный человек — уже в возрасте, мужчина, который привык к тому, что ему не к чему привыкнуть. Все что у него есть — одна только музыка, спящая в его серебрянной трубе. Музыка, которая приходит к этому человеку через его трубу прямо из космоса, из ветра, дождя и сияния звезд. Неизвестно, есть ли у него семья, дети — все равно он всегда одинок перед лицом огромных звезд. Он принадлежит этим звездам, они держат его нежными цепкими лучиками в своем плену.

И Катька вдруг призналась себе, что хотела бы быть таким человеком. Человеком, через которого на Землю льется небесная музыка. Ради этого она была голтова лишиться всего. Всего, кроме Макси. Катька шевельнулась, по черепице прокатился камешек и, свалившись вниз, через две секунды щелкнул о тротуар.

Сквозь музыку в наушниках прорвался отзвук далекого весеннего грома, и свежесть накатила внезапной волнующей волной. Катька распахнула руки, и ей показалось, что ветер открыл тоже навстречу счастливые обятия. На лицо Стрельцовой упала первая капля дождя — прохладный поцелуй. Опять прогремел гром, и Катька оглянулась назад, в оранжевое окно мастерской.

В сопровождении музыки мастерская превратилась в кадр кино.

Около стены Серж выставил пачку своих работ, вторая стопка лежала на полу, а сам хозяин, сосредоточенно склонившись над тумбой, что-то разрезал маленькими ножничками. Эдик внимательно следил за руками француза. Покончив с вырезыванием, тот протянул Эдику маленький кусочек бумажки. Эдик взял его и сунул во внутренний карман куртки. Серж Наполи сгреб остатки обрезков в конверт и, вероятно, что-то обронил, так как принялся озираться и топтаться на месте. Решив, что ему показалось это, художник спрятал пакет на антресоль.