Нетрудно догадаться, что выбор книг о многом говорит. Но еще больше говорит их расстановка.

Коллекционер может сохранять здесь самый отменный нейтралитет: господин Германт у Пруста велел все свои книги переплести одинаково, так что он, должно быть, находил куда более близким родство между «Евгенией Гранде» и «Герцогиней морей»[81], чем между той же «Евгенией Гранде» и другим романом Бальзака в дешевом издании.

Лучший пример противоположного отношения — Библиотека Варбурга, описания которой зачастую граничат с фантастикой.

Аби Варбург был старшим сыном крупного гамбургского банкира. Он утверждал, что, открыв для себя на месте в 1895–1896 гг. культуру индейцев хопи, смог лучше понять и прокомментировать Кватроченто, к тому времени уже достаточно хорошо ему знакомое[82]. Что же до одержимости книгами, то она, видимо, была присуща Аби с рождения, потому что уже в тринадцать лет он предложил брату Максу своеобразную сделку: право старшинства за оплату его счетов в книжных магазинах. Макс отказался — он сильно бы на этом проиграл. А в 1889 г., едва достигнув совершеннолетия, Аби Варбург получил от отца средства, которых хватило, чтобы создать научную библиотеку, которую затем он всю жизнь пополнял. И классифицировал.

В 1911 г. в Библиотеке Варбурга насчитывалось пятнадцать тысяч работ, и Варбург неустанно «все их переставлял с места на место. Каждый новый шаг в системе его мышления, каждая новая идея по поводу взаимодействия событий и фактов заставляли его менять расположение книг, относящихся к данной теме». Для него «книга, которую он искал, не обязательно была той, которая нужна». До тех пор библиографические системы основывались на классификации, предложенной Бэконом (1605 г.), переработанной «этим скопидомом» Габриэлем Ноде и изложенной в его знаменитой книге «Advis», затем, в XVIII в., энциклопедистом д’Аламбером и в 1810 г. — Брюне. Или, наоборот, на десятичной (децимальной) системе Мелвила Дьюи, появившейся в конце XIX в. (согласно ей, все многообразие книг делится на десять классов по тематике: общественные науки, языки, математика и естественные науки, техника, искусство, художественная литература, история, литература общеинформационного рода, философия и религия; каждый класс разбивается более подробно еще на 10 тем и так далее: философии, скажем, присвоен индекс 100, религии — 200, социальным наукам — 300) и являющей собой систему Бэкона шиворот-навыворот, но принятую сегодня во всем мире потому, что она дает возможность понять сразу и что это за книга, и где ее место на стеллажах[83]. Но Аби Варбург, послав к чертям все резоны, превратил свою жизнь в произведение искусства, смысл которого заключался в том, чтобы сделать каждую книгу более значимой благодаря тем, что с нею соседствуют. «Книги по философии — рядом с книгами по астрологии, магии, фольклору, полки с трудами по искусству поблизости от стеллажей с литературой, религией, философией. Для Варбурга изучение философии неотделимо от изучения так называемого первобытного мышления: в исследовании образного языка религии, литературы и искусства одно неотделимо от другого», — говорит первый директор Библиотеки Варбурга Фриц Заксль. А философ Эрнст Кассирер развивает его мысль: «Из ритма, в каком книги расставлены на стеллажах, все четче возникает череда образов, тем, оригинальных идей, а за их сплетением я в конце концов ясно различаю возвышающуюся над всем этим фигуру человека, который построил библиотеку, его личность как исследователя, призванного оказывать глубокое влияние на других».

В двадцатых годах большой дом Варбурга превратился в лабиринт, где книги можно было найти в любом уголке. Это означало, что пришло время строить для библиотеки специальное здание, задуманное так, чтобы сделать более очевидными новый умственный строй и путь, воплощением которых она была. В 1926 г. исследователи получили доступ к этой библиотеке, состоявшей тогда из 100 000 томов, распределенных по четырем отраслям: действие, слово, образ, ориентация. Но три года спустя Аби Варбург умер. Прошло еще три года — и Берлин заполыхал. Решительность и расторопность директора библиотеки и членов его семьи (семья была еврейская) помогли коллекции избежать, казалось бы, неизбежной участи: из собрания были выбраны 60 000 книг, их упаковали в 531 ящик, погрузили на судно и быстро переправили в Лондон, где для начала (на время войны) поместили в более или менее приспособленный для хранения библиотеки склад, а затем еще несколько раз перевозили. Существующий в наши дни Институт Варбурга на Уоберн-сквер считается «отражением живой мысли» создателя по той, вероятно, причине, что 350 000 названий хранящихся здесь книг распределены в каталоге по четырем определенным еще Аби секциям, а дом на Хельвигштрассе, куда Аби Варбург не только поместил свое бренное тело, но вложил, по его же свидетельству в «Великой Свободе», всю свою фантазию, — этот дом после долгих размышлений купил и разукрасил город Гамбург, теперь там работает Институт истории искусств.

Распыление коллекций нарушает целостность библиотек и уменьшает их ценность: когда Саладин[84] распродал в Каире библиотеку Фатимидов, один из современников заметил, что ее ценность составлял безупречный порядок, в каком она содержалась, но он был уничтожен первым. Или вспомним разрушенную библиотеку Андре Бретона, которому удавалось расположить по соседству несовместимое: например, Жюльена Грака и Горького. Здесь опять-таки дело не только в алфавитном порядке: у знаменитого писателя архаика всегда сближалась с тем возвышенным, что кроется за текстом, и наоборот. К тому же на знаменитых торгах 2003 г. была заметна лишь позолоченная верхушка айсберга, поскольку неисчислимое множество незначительных произведений образовало на улице Фонтен пустую породу, говорящую оболочку для того лакомого, что выбрали на свой вкус эксперты. И вполне возможно, что еще до проведенной ими с бухгалтерской сноровкой инвентаризации дочь писателя, сотрудница социальной службы, если верить газетам, разрушила целое, подарив кому-то несколько ящиков карманных изданий, среди которых был и «Синий путеводитель по Бретани» без экслибриса. Кому он нужен сейчас — дважды устарелый? Кто его читает? Рене Шар в несколько комичной манере утверждает, будто «живет там, где окажется его окоченевшая книга». Но идет ли тут речь о его книге или о его книге (ср. досье Аристотеля)?