Урсул ткнул указательным пальцем правой руки в грудь грека и произнес:

— Ты, Пекунио, вновь лишаешься своей свободы, так как не справился с выполнением возложенных на тебя обязанностей. Ты вновь становишься рабом и переходишь в собственность Десятого легиона.

Мне кажется, что законность и справедливость — это два понятия, которые зачастую никак не связаны друг с другом. Cui bono?[44] Кому могла быть выгодна смерть Нигера Фабия? Сильвану? Может быть, он убил араба за то, что тот не хотел продавать ему своих лошадей? Или римлянин решил лишить купца жизни, потому что ему не хватало денег на покупку должности примипила? С другой стороны, можно предположить, что за всем случившимся стоял Кретос. Ведь он вполне мог убить Нигера Фабия, надеясь лишить меня возможности взять у кого-либо в долг деньги, не оставляя при этом в качестве залога Ванду. Неужели Кретосу настолько необходим шпион в штабе Цезаря? Нельзя исключать еще одной возможности: Сильван и купец из Массилии могли вступить в сговор. Похоже, Кретос решил поставить меня в безвыходное положение, вынудив подписать договор после того, как я отказался поступить на службу в канцелярию Цезаря и передавать ему важные сведения. Вполне возможно, что купец из Массилии дал Сильвану поручение убить своих собственных рабов, когда я буду возвращаться вместе с ними с противоположного берега. Таким образом Кретос сделал меня полностью зависимым от его воли, ведь он понимал, что я не мог отдать ему тысячу восемьсот сестерциев.

И разве не вызывало подозрений такое удивительное совпадение: Сильван вдруг обнаружил у одного из рабов слиток электрума? Не кто-то другой, а именно Сильван! Ведь он так старался найти виновного. Я не мог думать об этом римлянине без отвращения — он казался мне воплощением продажности и лживости. У Сильвана были все основания для того, чтобы убить Нигера Фабия. Подозрения в его адрес я считал гораздо более обоснованными, чем те, на основании которых рабам вынесли смертный приговор. У Сильвана было больше причин лишить жизни Нигера Фабия, чем у кого бы то ни было. Даже больше, чем у Кретоса, для которого смерть араба оказалась очень кстати. И куда запропастился этот Махес Тициан? Более всего меня настораживал тот факт, что он так внезапно исчез из лагеря купцов.

Я подписал договор в лагере десятого легиона. Если честно, то перспектива стать друидом Цезаря казалась мне гораздо более привлекательной, чем перспектива жить без Ванды. Тогда я думал, что другого выхода у меня нет. Боги не оставили мне выбора — они сделали его за меня. Все случилось именно так, как и предсказывал друид Веруклетий.

— Если честно, то я приятно удивлен, — сказал Гай Оппий, сидя за столом напротив меня и Авла Гирта в канцелярии Цезаря. Он вслух размышлял о том, как лучше сформулировать те или иные новости, чтобы с их помощью добиться желаемой и, конечно же, выгодной Цезарю реакции в Риме. — С тех самых пор, как велись войны с кимврами, сообщение о переселении какого-нибудь достаточно многочисленного народа вызывает в Риме настоящую панику. Однако новость о переселении германского или кельтского народа не просто посеет панику, она повергнет римлян в смертельный ужас. Со времени нашествия кимвров этот ужас живет в душе каждого жителя Рима, нужен только небольшой толчок, который заставил бы этот ужас вырваться на свободу и безраздельно завладеть умами! А что происходит сейчас? В каком положении мы оказались? Гельветы идут! Да, они решили сняться с насиженных мест и отправиться к Атлантикусу, но что они делают? Они даже не нападают на наши укрепления! Каким образом мы объясним сенату — причем так, чтобы это звучало достаточно правдоподобно! — для чего нам понадобились еще два легиона, которые были вызваны в Нарбонскую Галлию без его одобрения?

— Гельветы ни за что не станут нарушать границы римской провинции или нападать на ваши войска. Они не собираются вести войну, этот народ всего лишь хочет как можно быстрее добраться до побережья, — ответил я, пытаясь держать себя в руках и не скрывая своих истинных эмоций. Гай Оппий с пониманием взглянул на меня и улыбнулся. Мое утверждение казалось ему вполне правдоподобным. Однако в тот момент он должен был решать совсем другую проблему.

— Корисиос, ты должен понять: наша задача не в том, чтобы передавать новости, которые шли бы на пользу обществу. Мы должны формулировать их таким образом, чтобы влиять на настроения римлян и манипулировать их мнением. Нам следует собирать новости и анализировать их, проверяя, насколько полезными или вредными они могут оказаться для Цезаря. Сообщения, которые могут навредить нам, мы даже не имеем права рассматривать как новости. Сейчас перед нами стоит задача найти как можно больше достаточно правдоподобных причин, которые объясняли бы сенату, зачем Цезарю понадобились сразу шесть легионов. В крайнем случае мы будем вынуждены придумать соответствующие донесения и факты. Но это должны быть новости, которые наши купцы и торговцы, возвращающиеся в Рим, не смогли бы опровергнуть.

Гай Оппий хитро ухмыльнулся, Авл Гирт несколько раз кивнул головой и добавил, подтверждая только что сказанное:

— Он прав, Корисиос. Сначала мне тоже было довольно трудно выполнять свои обязанности надлежащим образом. Но со временем человек привыкает ко всему. Чистую правду говорят только те, у кого напрочь отсутствует фантазия.

— Тогда вам, скорее всего, нужен бард, который великолепно сочиняет разные небылицы, а не кельтский друид.

— Позволь не согласиться с тобою, Корисиос. На самом деле мы довольно щепетильны и считаем одной из своих главных задач рассказать римлянам правду о Галлии. Поверь, мы ни в коем случае не станем писать, будто кельты пашут землю, запрягая в плуг слонов. Мы будем строго придерживаться фактов. Конечно, если эти факты не выставляют намерения Цезаря в невыгодном свете, ведь проконсул вызвал два легиона без согласия сената, нарушив тем самым римские законы. Заметь: он сделал это не в первый раз. А теперь представь себе, как начнут возмущаться враги Цезаря в Риме, если он, находясь в Нарбонской Галлии, будет иметь под своим командованием тридцать шесть тысяч легионеров, но ничто не будет угрожать границам провинции! Проконсул скорее умрет, чем позволит насмехаться над собой. Вот почему он бросает вызов самим богам. Слава и почет или смерть.

Гай Оппий и Авл Гирт внимательно смотрели на меня, пытаясь понять, как я отреагировал на услышанное. Что я мог ответить? Я молчал. Гай Оппий продолжил:

— Мы переводим политику на общедоступный язык, превращая грандиозные замыслы в простые слова. Никто не собирается писать энциклопедию и подробно рассказывать о том, как галлы ловят рыбу. Наша задача — делать политику при помощи новостей, измененных нами соответствующим образом. Вот за что Цезарь платит нам неплохое жалованье.

— Знаешь, Корисиос, — начал Авл Гирт почти отеческим тоном, — очень важно, правильными или ошибочными будут наши действия. Фактически от нас зависит жизнь самого Цезаря. Когда истечет срок его пребывания в должности проконсула, он предстанет в Риме перед судом. Рим боится Цезаря. Когда, организовав игры, он вывел на улицы триста двадцать пар гладиаторов, все решили, что Юлий Цезарь собирается совершить государственный переворот. А теперь представь себе, что подумают римляне, узнав о том, что Цезарь без согласия сената вызвал себе на подмогу двенадцать тысяч легионеров и принял командование над ними! Да, нам приходится лгать, но мы делаем это ради Цезаря, а все, что делает Цезарь, должно принести пользу Риму.