А на рояле бутылка шотландского виски – уже наполовину пустая. И вторая – полная.

Макар коснулся клавишей – медленный печальный проигрыш: Karma Police – знаменитая песня Radiohead, Макар играл ее с собственными джазовыми вариациями регтайма.

Karma Police… I lost myself… Потерял себя…

– Рехнулся, всех перебудишь. – Клавдий Мамонтов плотно закрыл двери комнаты и прислонился к ним спиной.

– Здесь шумоизоляция, я свою берлогу на случай запоев с умом оборудовал. – Макар широким жестом, продолжая одной рукой наигрывать мелодию, обвел серые стены. – Чтобы никому никаких неудобств… мое личное место для медитаций… На, Клава, хлебни и ты!

Он бросил Мамонтову полную бутылку скотча. Тот поймал, поставил на пол у двери.

– Нам завтра с раннего утра работать, не время пить. Ты уже хорош, смотрю, когда успел.

– А свинья грязи найдет, – печально рассмеялся Макар, прикладываясь к своей бутылке. – А ты думал, что такой алкаш со стажем пить вот так сразу бросит? И не мечтай, Клава. И повод есть… Может, это поминки?

– По убийце?

– По всей нашей прошлой жизни, Клава… Я ведь ее, эту Полину совсем не помню по Лондону, со Ждановым общался, не с ней, но общий образ… надо же, словно во сне… Клуб Ку-куууу у Пикадилли… Телки в Дольче Габанна… танцы до рассвета на крыше… Мы все к пяти утра были в дым… И представить, что эта клубная фифа превратилась в то, что мы видели сегодня… В садистку, в убийцу, в амазонку с арбалетом… Знаешь, а культ Артемиды Эфесской по мифам принесли в Анатолию именно амазонки, они всегда ей служили… ей и ее ипостасям… Как она себе стрелу в горло воткнула… О, боги мои, боги… Клава, ты же с твоей подготовкой и реакцией ничего даже сделать не смог, чтобы помешать ей! Я же вижу, какой ты сейчас, как тебе хреново! Ну, дай себе волю… не будь таким правильным и бесстрастным. Она же кровью тебя пометила, как это делали на жертвоприношениях в древности!

– Не кричи, уймись! Сашхена испугаешь. – Клавдий Мамонтов подошел к колыбельке и забрал ребенка на руки. – Третий час ночи, он у тебя не спит! Ты отец или кто?

– Считай, что я пьяная свинья, алкаш запойный. – Макар снова начал играть свою Карму Полицию. – Это мой сын… и я его уже накормил и все остальное сделал… Он все понимает, он меня не осуждает. Он видит – я справляю поминки по всей нашей прошлой прекрасной чертовой жизни, которая никогда уже не вернется. Я только сегодня, увидев эту бабу в луже крови, понял – с нашей прежней жизнью покончено навсегда. Потому что такие метаморфозы происходят, Клава… Такие перемены… Да ты и сам это чувствуешь, только не хочешь признаться.

– Сашхен, пойдем-ка отсюда. – Клавдий Мамонтов обратился к малышу, что тянулся к нему ручкой. – Пусть один колобродит, отрывается. Вольному воля.

– Он мой сын, моя плоть и кровь. – Макар взял громкий аккорд на рояле. – Я бы все на свете отдал, чтобы… чтобы она мне… Ты знаешь о ком я, Сашка, я тебе тысячу раз имя ее называл… чтобы это она мне родила сына – брата тебе или сестру. И тебе матерью стала, но она не захотела! Она меня отвергла! – Макар обернулся к Клавдию Мамонтову. – А ты не думай, Клава, да, мы с тобой друзья теперь, и ты сына моего спас и защитил, но если ее коснется… Если я узнаю, что ты за моей спиной к ней опять шары подкатываешь… я клянусь, я тебе убью! Та наша дуэль еще не кончена!

– Ты о ней только пьяный и вспоминаешь, – тихо ответил Клавдий Мамонтов. – Не хотел тебе этого говорить, но, видно, придется.

– Что ты мне не хотел говорить? О НЕЙ? – Макар поднялся из-за рояля, мрачно вперясь в товарища.

– Она… Катя… Она бы, конечно, выбрала тебя. Все к тому шло, и я это видел, – сказал Клавдий Мамонтов. – Я бы в сторону отошел. Если бы ты мог составить ее счастье и дать ЕЙ то, что она ищет в жизни, я бы не мешал вам. Но ты ничего не сделал, Макар. Ты только болтал, тянул канитель с разводом, пил… Загремел в рехаб. Катя бы выбрала тебя, идиот, если бы не твоя инфантильность, твое пьянство, твоя разболтанность…

– Она меня не выбрала. – Макар подошел к нему близко. – Ты хочешь сказать, что Катя все-таки выбрала тебя? Тайком? За моей спиной?

– Нет. Она и меня отвергла, хотя прямо мы с ней об этом не говорили, но я понял намек. – Клавдий Мамонтов тяжко вздохнул, прижимая к себе Сашхена, который тоже отчего-то погрустнел вдруг, словно и правда все просекал в этом непростом, ох, непростом деле! – Пойми, Макар, мы оба ей по барабану. Мы ей не нужны, потому что Катя думает о ком-то другом.

– О ком это другом?!

– Не ори! Я не знаю. Кто-то занимает все ее мысли. Если бы ты не был такой нарцисс, занятый лишь собой, ты бы и сам это заметил.

– А кто это? Погоди-ка. – Макар сверкнул своими потемневшими от гнева глазами. – Ты хочешь сказать… Она о нем думает? О нашем полковнике? О Гущине?! Ты говорил – они часто работали вместе и… Это он?!

– Не знаю… не уверен. Может, есть кто-то еще.

– Кто это еще?!

– Тот, кого мы с тобой не знаем. Что-то, Макар, прошло мимо нас во всей этой истории. Что-то мы с тобой пропустили. И возможно, что у нас с тобой теперь будет своя собственная история, а у нее, у Кати, своя.

– Узнаю, кто посмел дорогу перейти – на куски порву, – грозно пообещал Макар. – И ты мне поможешь.

– Спокойной ночи, amigo!

Клавдий Мамонтов открыл дверь, прижимая к себе Сашеньку, забрал переносную колыбельку. За дверью темнота, она словно караулила их за порогом.

Во тьме что-то пряталось до поры до времени.

И он не мог пока это разглядеть, но шестым чувством бывшего бодигарда ощущал, что в древней первобытной тьме кто-то есть.

Но вот включился фотоэлемент светильника в коридоре, освещая лишь английские гравюры на стене, изображающие охоту на львов, дубовую консоль, вазу с цветами на ней… ковер…

Из всей их дружной компании в эту ночь крепко спал лишь Александер-Сашхен-Сашенька – заснул сразу, как только Клавдий Мамонтов уложил его снова в переносную колыбельку у себя в комнате. В шесть часов утра выкушал с аппетитом бутылочку смеси и уснул опять – кроткий, как ангел. Клавдий не спал, все думал о полковнике, коротавшем ночь на вскрытии в морге, и о Макаре за роялем в «берлоге». Думал о самоубийце и о том, что дело в общем-то раскрыто, однако…

Утром горничная Маша забрала у него спящего Сашеньку, заметив:

– Вы-то с ним лучше управляетесь, чем отец родной.

Вздохнула сентиментально, окинув его быстрым и тоже оценивающим взором из-под светлых ресниц, и вспыхнула как маков цвет, зарделась, заколыхалась всем своим раздобревшим на пирогах за карантин телом под тонким ситцевым цветастым халатиком. Макар явился на кухню, когда Клавдий пил кофе. Светлые волосы Макара были мокры от ледяного душа, по кухне за километр разносилось от него мятное амбре от похмельной конфеты, отбивающей запах алкоголя, красивое лицо опухло и порозовело, но, как ни парадоксально, он успел уже протрезветь.