Об этом нелегко сказать вслух, но она должна признаться кому-то. Груз слишком велик и давит все тяжелее.

– Я чувствую, что мне нужно заняться изучением сердца.

Доун Селеста поворачивает голову и даже чуть подается вперед.

– Изучать сердце?

– Я и раньше подумывала об изучении чего-то, связанного с наукой. Может быть, астрономии. Но теперь я почти уверена, что должна исследовать сердце. Понять, как можно его лечить и все такое. Может быть, не знаю, стать хирургом. Из-за… – Нелегко произнести эти слова. Куда проще бежать через всю страну, выступать с речами и даже встретиться с Хищником в зале суда. Просто до сих пор, закрывая глаза по ночам, она видит Уилла и его родителей. Видит зареванную Трейси, которая смотрит на нее с ненавистью. Она видит Кэт, которая так никогда и не влюбилась; и Ханну, сестру Кэт; и Пэтти, маму Кэт, такой, какой Аннабель видела ее в последний раз, в QFC: словно призрак, совершенно потерянная, она покупала коробку хлопьев и замороженный ужин.

– Я могу это понять. Но хочешь ли ты изучать сердце и стать хирургом?

– Не знаю. Нет. Не совсем. Я просто хочу взять паузу и посмотреть, чего хочу.

– Думаю, ты уже изучаешь сердце. И я уверена, что будешь и дальше изучать сердце, Аннабель, какой бы род занятий ты ни выбрала.

* * *

– Как ты думаешь, что означает «прогулка у озера»? – спрашивает Аннабель у Люка. Он сидит рядом и пытается что-то строгать перочинным ножом. Уже стемнело. Но после жаркого летнего дня здесь, на берегу, дышится легко. С озера веет прохлада. Аннабель болтает пальцами ног в воде.

– «Сделаем это по-быстрому», вот что, – отвечает Люк.

Она толкает его локтем.

– Сама меня подставила, – ворчит он.

– Можешь поверить, что мне осталось пробежать всего лишь сто тридцать восемь миль? Девять дней.

– Всего лишь? Всего лишь сто тридцать восемь миль?

– И я буду там. – Там. В Вашингтоне, округ Колумбия, где она проведет три дня, встречаясь с сенаторами и членами специальной комиссии по предотвращению насилия с применением оружия. Спасибо Оливии. – Мысль о возвращении домой кажется такой странной.

– Еще бы.

– А что потом? – Она много думает об этом нынешним вечером.

– В каком смысле?

– В том смысле, что увижу ли я тебя когда-нибудь?

Он откладывает в сторону нож и деревяшку и смотрит на нее, а она смотрит на него и знает, что вот-вот произойдет. Вот-вот произойдет? Нет. Она не пассивный участник, который подчиняется чьей-то воле. Она выбирает сама и действует тоже сама. Ладони начинают потеть. От внезапного волнения возникает желание постучать пальцами. Придет ли время, когда поцелуй снова станет для нее простым делом? А бывает ли поцелуй простым? Каждый поцелуй – это история. А у историй всегда есть «до» и «после» и… К черту, истории на то и истории, чтобы развиваться, обрастая новыми подробностями, не так ли? Поэтому она тянется к нему, а он тянется к ней. Поцелуй глубокий и нежный, с обещанием чего-то большего, но самое приятное – что этот мост так безопасно и так сладко пройден, и она готова снова по нему пройтись.

– Ты обязательно меня увидишь, если этого хочешь.

– Я хочу.

Они держатся за руки. Пальцы ее ног вычерчивают круги по воде.

– Я буду жить в своей новой квартире в Портленде, там же и учиться. Ты будешь в Сиэтле, заниматься своими делами. Между нами сто семьдесят три мили. После двух тысяч семисот миль это разве расстояние?

– Ты уже все подсчитал.

– М-м-м, хм.

– Надеюсь, не думаешь, что я буду бегать туда-сюда? Возможно, мне больше никогда в жизни не захочется снова надеть кроссовки.

– У меня есть пикап, палатка и спальные мешки. Я мечтаю о таких ночах, как эта.

Это действительно божественная ночь. Воздух напоен сладким ароматом. Черное небо мерцает блестками, а озеро выглядит его рябоватым близнецом.

– Мне нравятся такие ночи.

– Олимпийский национальный лес, приглашаю. Я хочу показать тебе дерево-волка, которое видел там однажды.

– Дерево-волк? Да ладно. – Она думает, что это подстава.

– Нет! Это реальная вещь, удивительная, созданная природой, как ты любишь. Дерево-волк формируется, когда стоит одиноко на голой земле. Все вокруг уничтожено огнем или еще какой-то стихией… Это дерево – как единственный выживший. Продолжая существовать в одиночку, оно сильно разрушается, обычно от удара молнии. Оно должно умереть, сгореть дотла, исчезнуть. Ты сама сможешь увидеть, как оно было повреждено в прошлом. Оно загибается от ветра, потому что у него нет укрытия. Его более тяжелые ветви отрублены ледяными бурями. Эти деревья, скажу я тебе, корявые и изломанные, приобретают фантастические формы.

– Послушать, так они какие-то зловещие.

– Зловещие? Ни в коем случае. Это самые красивые создания. И на верхушке, ближе к солнцу, вырастают новые ветки.

– Вау.

– Вот именно, что вау. Высшая форма красоты.

– Ладно, поверю тебе на слово. О боже, москиты. – Она хлопает себя по руке. – Пора по домам.

– Подожди. У меня для тебя кое-что есть. – Он протягивает ей маленький кусочек дерева.

Она смеется.

– Енотова какашка любви?

– Не знаю. На самом деле у него нет ни ушей, ни хвоста, ни даже головы, так что, возможно, это просто какашка любви.

Сладкий поцелуй; какашка любви. Аннабель распирают нахлынувшие чувства. Ком подступает к горлу. Во всем этом столько тепла и доброты, что сердце щемит от нежности.

– Это лучшее из того, что мне когда-либо дарили.

Она говорит искренне. И Люк это чувствует, потому что обнимает ее за плечи и крепко прижимает к себе.

Песен про сердце не перечесть, о сердце слагают стихи и легенды, о нем собирают интересные факты. И правда, сердце и поет, и говорит, и рассказывает свою историю. С точностью измерены мили его артерий, сила его биения. Но вместе с тем сердце умеет хранить молчание. И это тоже загадка. Никто не знает, как выживает разбитое сердце.

Как это происходит?

Ни малейшего представления.

Как мы выдерживаем?

Никаких подсказок.

Одно Аннабель теперь знает наверняка: слово courage (мужество) происходит от латинского сor, что означает сердце. За одним ударом сердца следует другой удар. Один шаг заставляет нас делать следующий шаг. И так мы двигаемся вперед. Иногда против собственной воли, иногда вопреки всему, но идем вперед. Мы пересекаем ледники, бредем по темной земле скорби. Вырываемся за пределы атмосферы и возвращаемся обратно. Ледники и темная земля скорби всегда остаются позади. Атмосфера навечно вокруг нас и над нами. Мы всегда будем ощущать ее присутствие. То, что произошло, будет встречным ветром и силой сопротивления, путеводным светом в пургу, неверным поворотом. Путь через ледники и темную землю скорби – кривой и опасный, но иногда и прекрасный. Путешествие по краю вселенной кажется пугающе невозможным, но порой вызывает изумление. Несмотря ни на что, шаги ног и удары сердца подталкивают нас к тому, что ждет впереди.