Микрофон пугает ее. Она еще никогда не говорила в микрофон.

– Я не могу. – Она поворачивается к дедушке Эду.

– Можешь, еще как можешь. – Впрочем, сам он весь в поту. На лбу испарина, лицо бледное, как будто его вот-вот хватит удар.

Зал аплодирует. Боже, они хлопают, приветствуя ее.

Это так неправильно. После всего, что она сделала, после всего, чего она не сделала, они не должны встречать ее аплодисментами.

– Я не могу.

Как мама-птица, дедушка Эд слегка подталкивает своего птенца вперед.

И, боже мой, она на трибуне. Ничего себе, сколько людей в этих красных бархатных креслах. Все идет к тому, что ее стошнит прямо здесь, на сцене. Карли Кокс, с которой случилась такая неприятность во время школьного спектакля во втором классе, так и не пережила позор. Аннабель собирается повторить тот же номер в Университете Карнеги – Меллона.

Микрофон закреплен слишком высоко. Ей приходится стоять на цыпочках. Айлин возвращается на сцену и опускает его. Люк и Доун Селеста где-то там, в зале, но она их не видит. Это успокаивает и в то же время заставляет нервничать. Горло сдавливает тисками.

Она откашливается. Это напоминает худшую сцену в кино, потому что микрофон превращает невинное откашливание в грохот стартующей ракеты.

– Я…

О боже. Какая тишина, если не считать шорохов нетерпеливого ожидания. В зале в основном молодые женщины. Они выглядят дружелюбно. Они улыбаются ей и смотрят на нее добрыми глазами. Но их здесь слишком много.

– Я… первое, что я хочу сказать…

Они ждут. У нее было много времени подумать о том, что она хочет сказать, но как все это выразить словами? Да и можно ли подобрать подходящие слова?

– Я хочу сказать, что он, он… я не могу произнести его имя. Но этот стрелок… Он сидел в своей машине, прежде чем поехать на вечеринку, и изучал инструкции, как обращаться с оружием, которое купил накануне.

Зал бормочет. Раздаются возгласы негодования. Это напоминает ей о том, что собравшиеся здесь хотят услышать то, что она должна сказать. Кому-то, возможно, это не нужно, но только не этим людям. Она пытается дышать ровно. Она просто будет честной, как советовали те, кто ее любит.

– Не знаю, почему, но я чувствую, что должна начать именно с этого. Много можно сказать о том, что произошло. Но, понимаете, этот штрих особенно ужасающий. Оказывается, можно вынашивать мысль об уничтожении людей, а спустя какие-то часы, часы, прийти и сделать это. У меня просто не выходит это из головы.

– Стрелок… ему было восемнадцать. – Она отворачивается от микрофона. Ей снова нужно откашляться. – Конечно, я была с ним знакома. Я знала его довольно хорошо. Иногда он бывал забавным и милым, но временами казался подавленным, капризным и мстительным. Совершенно очевидно, что мстительность была в его характере. Но настораживало и то, что он на дух не воспринимал никакой критики. Он приходил в ярость, если кто-то подшучивал над тем, что он ест на обед. И этому мальчишке, которому едва исполнилось восемнадцать лет, тому, кто впадал в ярость из-за шуток по поводу того, что он ест на обед, доверили оружие. Все, что ему потребовалось для покупки ружья, – это достаточная сумма денег и ручка, чтобы заполнить анкету. Родился в этой стране? Криминального прошлого нет? Тогда вперед! И вот он уже выходит из магазина с дробовиком. Чтобы купить автомобиль, требуется гораздо больше времени. Как и на то, чтобы заказать ужин в ресторане.

– Этот парень взял свою новую игрушку и застрелил мою лучшую подругу, Кэт Кляйн, потому что принял ее за меня. Он думал, что она – это я. Она стояла к нему спиной. Мы внешне похожи. Он застрелил мальчика, которого я любила, Уилла Макэванса, прямо в сердце. А после этого, чтоб уж наверняка, снес ему выстрелом пол-лица. Последние слова Кэт, моей подруги, были…

Аннабель не знает, выдержит ли она это. К горлу подступают рыдания, ей трудно говорить.

– Ее последние слова были о том, что она пока еще не влюбилась. – Нет, она не сможет. Потому что уже плачет. – О том, что все это еще впереди. А его слова… – Она глотает слезы. Пытается взять себя в руки. – Его слова были: «Скоро увидимся». Их будущее… было наполнено смыслом. Они были добрыми, веселыми людьми, которые мечтали о будущем. Я бесконечно любила их обоих. Я бесконечно люблю их и сейчас, в эту минуту.

Слезы не дают говорить. Она должна сделать паузу и собраться. Она вытирает глаза.

– Кэт убита. Уилл убит. Он убил и меня. Ту девушку, которую видел во мне. Ту девушку, какой я действительно была, но уже никогда не буду.

Гораздо больше я могла бы сказать о том, чего у меня нет. Я потеряла Кэт, Уилла и прежнюю жизнь. У меня нет ответов. Как и запасов мудрости, статистики или фактов, чтобы поделиться с вами. У меня нет готовых слайдовых презентаций или графиков. Я боюсь смотреть на все эти цифры. Однажды я заглянула в них, просто чтобы подготовиться к встрече с вами, если честно, но мне пришлось остановиться, когда я снова увидела фотографии детсадовцев и первоклашек, застреленных в 2012 году. Мне даже трудно поверить, что я произношу такие слова: застреленных детсадовцев и первоклашек.

У меня нет грандиозного плана по изменению законов или норм с целью уменьшить насилие с применением оружия. Мне всего восемнадцать лет. У меня нет профессиональных знаний, требуемых для разработки таких законов. Но я достаточно взрослая, чтобы осознавать все безумие этих слов: уменьшить насилие с применением оружия. Безумием звучит уменьшение, когда мы говорим о детсадовцах. Когда Уилл и Кэт просто веселились на вечеринке, потому что впереди было лето. И самое большое безумие заключается в том, что нам приходится говорить о явлении, которого не должно быть в природе. В Японии за год от пуль погибает в худшем случае человека два. Но пока убивают кого-то, а не нас, мы не видим смысла в обсуждении этой проблемы.

Аннабель качает головой, устремляя взгляд в темное небо зрительного зала. Ее слезы превратились в злость, напоминая о том, как они с Кэт разорялись после просмотра какого-нибудь документального фильма. Но здесь не документальное кино. Впервые она думает о том, как разозлилась бы Кэт, с каким жаром и напором выступала бы с этой трибуны, если бы они поменялись местами.

– Когда он… когда стрелок… слетел с катушек после того, как я его отвергла, когда я боялась, что он может навредить себе, мне или кому-то еще, мне казалось, что «люди» справятся с этим. Я имею в виду взрослых, тех, кто старше меня, умнее, опытнее и имеет больше возможностей что-то предпринять. Я думала, что они защитят всех нас. Этого не произошло. Не происходит и сейчас.

– У меня нет ясного представления о том, что я, лично я, могу сделать со всем этим. К тому же все это слишком велико. Все это даже серьезнее, чем оружие. Чего действительно добивался стрелок, так это полного контроля надо мной. Я это понимаю. Он хотел заткнуть мне рот. Он сказал полиции, что я была, хм, девушкой его мечты. Он не хотел, чтобы я была с кем-то другим. И сделал все, чтобы добиться своего. Пытаясь найти его действиям самое простое объяснение, я вижу, что этот акт насилия был не чем иным, как демонстрацией власти агрессора. Возможно, это справедливо и по отношению к насилию в целом. Но это работает. Безусловно. Насилие затыкает рот. За оружием всегда остается последнее слово.