что я это пережила и умом не тронулась – полностью его заслуга. Не представляю, как бы справилась, если бы не мой муж. Он просто не выпускал меня из рук все это время. Не давал захлебнуться горем, каждый раз настойчиво выталкивая меня к поверхности смыкающегося надо мной отчаяния, как мама-кит – новорожденного китенка.

Дыши…

Я здесь.

Ты не утонешь…

Оказывается, я была с вами не до конца честна, когда говорила, что его простила. Нет, конечно, в моменте я действительно в это верила, но лишь сейчас осознала, что мое прощение пришло чуть позже. Когда?

Может быть, когда он, нарушая все существующие правила дорожного движения, гнал в больницу.

Или когда он меня двумя руками держал, отчаянно, с каким-то даже остервенением сопротивляясь тому, над чем никто из нас уже был не властен.

Или когда я, однажды проснувшись посреди ночи, услышала, как этот сильный, не дающий ни на миг мне усомниться в себе и своей любви мужик плачет. Потому что ему тоже больно, возможно даже, невыносимо, но он не может позволить себе эмоций. Не может, потому что кому-то из нас уж точно нужна холодная голова… Иначе мы оба сломаемся. В моей жизни не было ничего страшнее тех задушенных хриплых всхлипов.

В общем, когда-то это случилось… Пришло настоящее прощение. И мир навсегда поделился на две абсолютно неравнозначные части. На «мы» и «все остальные».

Где «все остальные», безусловно, желали мне только добра. Но они не понимали меня так, как понимал он. Откуда им всем было знать, как это – потерять ребенка. Пусть даже и нерожденного.

Ты знаешь, все ведь вокруг больны,

А мы как будто еще ниче…

«МИ-6» – NЮ

Я их ощущала больными, да. Не себя… И тем более не Назара.

Однажды мама, пытаясь меня утешить, сказала что-то вроде: «Не переживай, Лалочка, ты так молода, у тебя еще непременно родятся детки». И я ее возненавидела в тот же миг. Отвернулась, чтобы не сказать ничего лишнего, и только когда мы с Назаром остались одни, заорала:

– Какого черта?! О чем она? Как другие дети компенсируют мне потерю первенца? Как?! Скажи! Она что, спятила?! Я не хочу других «деток». Я эту детку хочу-у-у. Я так хочу, Назар… Ну почему так? Скажи…

– Я не знаю, лялька. Я правда не знаю.

И я рыдала, свернувшись, как беспозвоночное, у него на груди. Я захлебывалась горем, и все меня бесило. Не знаю даже, как он меня выносил.

– Заметил, в чат никто больше не кидает фото детей? – говорила зло. – Даже Брагин. А уж он-то как никто этим грешил. Сколько, кстати, уже их Маше? Они что думают, я сглажу их ненаглядных отпрысков?

– Нет, конечно. Ну что ты говоришь, а? Они хотят уберечь тебя от боли.

– Ну, тогда вышлите всех младенцев за пределы Земли! Слабо?!

Да, я была несправедлива. В своей боли все люди становятся эгоистами. Сейчас уже несколько легче.

– Не жарко тебе? – удивляется Назар, выходя на небольшую террасу. – Там плавится даже асфальт.

– Хотела подышать свежим воздухом.

– В центре мегаполиса? – усмехается, присаживаясь рядом со мной на корточки. – Может, напросимся к твоим родителям пожить?

– Лучше к себе на участок съездить.

– Там сейчас из-за стройки шумно. А вот на следующий год! – мечтательно прикрывает глаза. Я учусь не думать о том, что было бы на следующий год, если бы наш сын родился. Но пока, когда речь заходит о будущем, я все равно поневоле оглядываюсь. Подсчитываю, сколько бы мелкому было месяцев на Новый год, или к нашему переезду, на следующую годовщину свадьбы или к моему двадцать первому дню рождения. И это – отдельная мука.

От тягостных мыслей меня отвлекает странный шум.

– Что это? – привстаю, откладываю солнцезащитные очки в сторону.

– Сюрприз! – улыбаясь, Назар протягивает мне ладонь. – Пойдем, покажу.

Не раздумывая, переплетаю наши пальцы.

– Надеюсь, ты не потратил на этот сюрприз кучу денег. Строительство дома – дорогое удовольствие, Назар.

Кончики его губ подозрительно вздрагивают:

- Все время забываю, какая ты у меня скряга. – Ухмыляется. Я, подыгрывая ему, сварливо сощуриваюсь. Ну не все ж мне плакать. Надо как-то жить. Я пытаюсь.

– Это называется – хозяйственность. Признавайся, ты опять спустил кучу денег?

– А вот и нет. Она мне вообще почти даром досталась.

Звягинцев торжественно распахивает дверь и пропускает меня вперед. Я, открыв рот, смотрю на рыжего щенка акиты и медленно леденею.

– Видно, теперь предполагается, что я переключусь на пса?

– Эй… Ты чего? Я вообще об этом не думал.

– А о чем ты думал?

– О будущем. Помнишь, дом, собака…

– Дети! – рявкаю я, но моментально сдуваюсь, поймав его взгляд. – Прости.

– Все нормально, лялька. Рычи, если это как-то поможет. Кусай… Я же не справился.

А я не хочу кусать. Это все равно, что себя грызть. Больно. Поэтому я просто обхватываю мужа за пояс и, дрожа от переполняющих душу эмоций, прячу лицо у него на груди.

– Бред. Просто мне невозможно было помочь, – и, резко меняя тему, бурчу: – Ты, что ли, опять нагнал массы?

Назар хмыкает, крепче прижимая меня к себе. Правда, долго насладиться его объятьями не получается. Переключая внимание, мне в руку тычется черный кожаный нос. Бедная малышка. И так напугана, а тут еще я со своими расшатавшимися в последнее время нервами. Наклоняюсь, чтобы погладить собаку.

– Где ты ее взял?

– В питомнике. У чемпионов и призеров родился вот такой брак.

– А брак почему?

– У нее уши – видишь, какие мохнатые? И пузо.

– Вижу! Красивые уши, – улыбаюсь, глядя на это чудо. Треплю, чещу, а мелкая ставит мне передние лапы на плечи и на радостях проходится языком по лицу. Назар, глядя на это дело, смеется. Я замираю, понимая, что не слышала его смеха чертовски неправильно долго. И впитываю… С наслаждением впитываю его.

– Нравится? Ее зовут Ками.

– А это что?

– Да всякое собачье барахло на первое время. Миски, игрушки, еда.

Мы разбираем пакеты, обустраивая свой быт по-новому.

– Теперь наша кухня совсем не вписывается в твои стандарты чистоты, – не могу не поддразнить мужа,