– Твой брат умер. Поэтому у Селесты появился Картонный Финн.

– Да.

– Ты притворялся Финном. Ты присылал мне все его сообщения. Ты редактировал старые фотографии, соединяя их с другими снимками.

– Да.

Джули закрыла глаза. Она уже сложила кусочки этого пазла, но теперь, когда она знала наверняка, боль только усилилась.

– Хочешь знать, как он умер?

Джули кивнула.

– Зимой, два года назад. В автокатастрофе. За рулем была моя мать. Они ехали по Мемориал-драйв, когда сразу за Гарвард-сквер машина вылетела на обочину и врезалась в дерево. От удара машина смялась, и Финн вылетел через лобовое стекло. Он умер мгновенно. – Мэтт судорожно вздохнул, но, взяв себя в руки, продолжил: – У мамы сработала подушка безопасности, поэтому она не пострадала. Вот почему в нашей семье машину вожу только я. И мы не гуляем по набережной. – Мэтт засунул руки в карманы. Он ждал, что Джули что-нибудь скажет. Но она молчала. Он наклонился, поднял с пола фотоальбом и, пролистав, бросил на стул. – А знаешь, что в этой истории самое несправедливое? Как будто в ней и так недостаточно боли? Как будто она не бесконечно жестока сама по себе?

– Что?

– Ты знала, что раньше Селеста играла на пианино? У нее очень хорошо получалось. Ходила на уроки. В прекрасное старинное здание, недалеко отсюда, на перекрестке с Мемориал-драйв.

Джули не понимала, к чему он ведет.

– Угадай, кто увидел аварию, возвращаясь домой с занятий?

– Ох, Мэтт… – У Джули пропал дар речи.

– Да. Все совпало идеально. Селеста успела увидеть пожарные машины и скорую помощь. Успела увидеть, как от нашей машины валят клубы дыма. И – что может быть лучше? – она успела увидеть изуродованное, окровавленное, безжизненное тело брата. – Теперь Мэтт говорил очень быстро. Слова слетали с его языка, будто слишком долгая пауза сделала бы его беззащитнее. – Дым? Поэтому мама не любит разжигать камины. И терпеть не может спички. Нам нельзя чиркнуть спичкой в ее присутствии, потому что запах серы вызывает у нее воспоминания. Насколько я понимаю, подушка безопасности пахнет так же. Ирония в том, что Селеста любит камины. Рядом с ними она чувствует себя ближе к Финну.

Джули поднялась на ноги. Мэтт отошел от нее и повернулся спиной. Опершись плечом об оконную раму, он смотрел куда-то вдаль.

– Так наша идеальная семья с идеальным ребенком развалилась на части. Мама окончательно перестала справляться с депрессией и на полгода легла в психиатрическую больницу. Папа сбежал бог весть куда изучать океан, а Селеста впала в ступор. Я делал для нее все, что мог. Поднимал по утрам, помогал одеваться, кормил. Я любил ее. Но этого было недостаточно. Не пойми меня неправильно – Селеста никогда не была обычным ребенком. У нее всегда были странности. Но смерть Финна ее уничтожила. – Стены, которыми Мэтт себя огородил, рушились у Джули на глазах. Он раскрывал ей все тайны и чувства, которые так тщательно оберегал весь этот год. Джули с трудом узнавала человека, стоявшего перед ней. – И тогда наша умная малышка заказала Картонного Финна. Невероятно. Она просто зашла в интернет и купила копию брата. И эта дурацкая картонка вернула ее к жизни. Когда мама приехала домой из больницы, я попытался уговорить их с папой сделать что-нибудь для Селесты. Как-то ей помочь. – Он покачал головой. – Но они полюбили Картонного Финна не меньше Селесты. Возможно, я отчасти тоже. Потому что благодаря ему Финн оставался для нас живым – в каком-то извращенном смысле. Потом Селеста потребовала зарегистрировать Финна на Фейсбуке, и я сделал это для нее. Наверное, я назвал его «Богом Финном» из зависти. Он был чертовски идеален. Все его боготворили.

– А ты, Мэтт? Что случилось с тобой?

– Со мной? Ничего. У меня не было времени горевать, потому что я занимался делами, с которыми не справлялись мои родители. Я не виню их в этом. Все реагируют на боль по-своему. Например, маме не нравилось, когда я делал что-то, напоминавшее ей о Финне. Он ненавидел математику и физику. Да и вообще, учебу. У него к этому не лежала душа. Поэтому я делал – и продолжаю делать – ровно противоположное. Я добиваюсь таких успехов в университете, на которые он никогда не был способен.

– Это Селеста придумала его путешествие? – спросила Джули.

– Да. Это очень в духе Финна. Он на самом деле был таким замечательным, каким она его описывает. От выдуманных историй про Финна ей становилось легче, а Картонный Финн стал для нее ощутимым якорем. Но пока эта чертова одномерная картинка помогала ей держаться наплаву, она разрушила жизни всем нам. Когда мы рядом с Селестой, мы должны притворяться, что Финн жив. Что его мозги не разлетелись по асфальту.

Джули вздрогнула.

– Я не знаю, что сказать.

– Мы не публиковали некролог в газете. Мама объясняла это тем, что им пришлось бы напечатать его настоящее имя – Анатоль Финнеас Уоткинс, – а она просто не могла так с ним поступить. Финн ненавидел полную версию своего имени и отзывался только на Финна. На похоронах были только члены семьи. Я знаю, ты заметила, что к нам никогда не приходят гости. Как можно было этого не заметить. Мои родители идут на такие жертвы, чтобы притворяться, что их сын уехал и однажды вернется… Другие люди испортили бы этот спектакль. Мои родители никогда не говорят о смерти Финна. Их друзья и коллеги знают об этом и не поднимают эту тему. Мама и папа делают вид, что это все ради Селесты, но они делают это и для себя тоже. – Мэтт повернулся к ней лицом и горько усмехнулся. – Это безумие. Я знаю. Это сплошное безумие.

– А почему твоя мама пустила меня тогда, в самый первый день? Почему попросила остаться?

– Наверное, из преданности твоей маме. Я сам не знаю. Может быть… Я до конца не уверен. Она могла искать способ вырваться из этого порочного круга. Возможно, она хотела, чтобы ее разоблачили. Наверное, она доверилась тебе, потому что до сих пор ощущает связь с твоей матерью. Это как вы с Даной. Если бы вы не общались двадцать лет, ты бы все равно помогла ей в трудную минуту, так ведь?

Джули кивнула.

– Конечно.

– Я не хотел тебе врать. Не думал, что ты останешься надолго. В нашем доме больше никто не гостит. Мы всегда наедине сами с собой. Поэтому когда ты написала Финну, я ответил. С тобой было легко разговаривать, а мне хотелось сблизиться с кем-нибудь. С тобой.

– Ты должен был все мне рассказать. Когда ты узнал, что я остаюсь, тебе нужно было мне рассказать.

– Я знаю. Мы с мамой спорили об этом. Я не хотел, чтобы ты здесь оставалась, потому что мама не собиралась рассказывать тебе правду. А я считал, что ты должна знать. Но она сразу поняла то, что потом увидели мы все. Ты стала сокровищем для Селесты. Для всех нас. Ты принесла в наш дом жизненную энергию, которой нам так не хватало. Я не разрывал наши отношения – отношения между тобой и Финном, – потому что в первый раз за эти годы во мне проснулись чувства. Я наконец-то мог быть собой, без ограничений и ярлыков. Ты меня освободила.